Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Проснулся, они там уже с третьего января сидят, директорам работать мешают.

Ковалев молча и спокойно слушал. Все было не то, не проклевывалась нужная идея. Наконец поднялся начальник планового отдела Степан Петрович Ерохин и попросил Ковалева угомонить спорщиков.

— У меня есть предложение, — заявил он. — Во многих леспромхозах шоферы работают по двенадцать часов, передают машину один другому, не заглушая мотора. (Ковалев заулыбался и спрятал лицо в ладони. Это он начал исподволь распространять довоенный опыт трактористов, работавших по двенадцать часов с оплатой по восьмичасовой норме.) Почему бы это не сделать общим правилом? А во-вторых: нельзя ли организовать трелевку тракторами ночью и чтобы трактористы тоже передавали трактора, не заглушая мотора?

Поднялся невообразимый гвалт,

— Спросонья он, не выспался!

— Где это ты слышал, чтобы ночью трелевали?

— Он в лесу десять лет не был, думает, что там освещение, как в парке культуры и отдыха.

Ковалев уже ходил по кабинету, сосредоточенно грызя палец. Изюмина найдена! Уже есть над чем думать!

Встав на свое место за столом, он подытожил результаты совещания.

— Стоп! Прошу прекратить галдеж! Решаем так: производственный отдел обзвонит всех и посоветует распространять опыт шоферов, работающих по двенадцать часов с оплатой по восьмичасовой норме. Приказов издавать по этому поводу нельзя. А насчет трелевки в ночное время — я сам поеду в Маленьгу и попробую там все организовать.

— Почему в Маленьгу?

— Там у нас самый умный главный инженер, Ерминингельд Александрович Васильев. Если уж с ним не сумеем сделать, значит, нечего с этой идеей и возиться.

— А как ночью будете валить лес?

— Никак. Днем повалим столько, что хватит для круглосуточной трелевки.

— А разделка? — спросил кто-то уже совсем тихо.

— Разделочные площадки можно осветить ярче, чем парк культуры и отдыха. — Ковалев сделал небольшую паузу. — Но надо понять, товарищи: даже в случае удачи мы все равно в первом квартале отстанем. Надо думать, как нам работать в другие кварталы. Лес государству мы обязаны отдать полностью.

На второй день, поздним вечером, Ковалев лежал животом на большой карте, разложенной у него в кабинете. Вошли начальник производственного отдела министерства Преображенский и начальник отдела сплава Умнов.

— Ну-ка, прилягте, — обратился к ним Ковалев, — посмотрим одну вещь вместе.

Умнов с Преображенским легли друг против друга. Ковалев начал водить тупым концом карандаша вдоль рек и дорог, где жирными красками были обозначены узкие полоски леса.

— Без этих полос и водный режим в реках рушится, и дороги зимой все занесло бы, — сказал как бы сам себе Умнов.

— Да-а, — задумчиво протянул Ковалев, — плохо было бы без этих полос. Да мы и с ними сильно рыбе навредили, горизонты воды плотинами постоянно меняем, а дно рек бревнами замостили. — Вдруг его глаза весело заблестели, он словно обрадовался, вспомнив что-то. — Ну-ка, Юрий Николаевич, ну-ка, расскажите ему, как нас с вами старик в Шале отбрил.

Умнов начал рассказывать Преображенскому:

— Зашли мы в Шале в один дом чаю попить. В доме старик, высокий, седой, борода чуть не до пупа. Попросили самовар поставить, закуска-то у нас с собой. Старик самовар поставил. Тут Сергея Ивановича и дернуло вопрос задать: «Дедушка, а лосося мужики из вашей деревни много ловят?» — «Прежде ловили, — нехотя так отвечает, — а теперь какая ловля? Теперь и к празднику красной рыбы не видим». — «А почему, дедушка? — спрашивает Сергей Иванович. — Вот и по Онежскому озеру раньше, говорят, сто тонн в год вылавливали, а теперь редкость. Не ловится?» — «Где ж ему ловиться, когда его нет! Был лосось и в Онеге, и у нас в Водле был, да загубили его. Люди с черствой душой и пустой головой. Они и загубили. Им государство лес велело рубить. Ну и руби на здоровье. Дерево созрело, не растет больше ни в длину, ни в толщину — руби его для дела, не давай ему на корню портиться. А они как? Зашли в лес с топором и давай махать во все стороны без разбору. И все срубленное — в реку...» — Старик вздохнул, глубоко так, повернулся на лавке лицом к реке и, глядя на нее через окно, говорит: «Гнали по ней, матушке, и раньше сплава. Но разве так? Сплавляли немного и только в то время, когда никакой рыбе сплав помехой не был. Ранней весной гнали по большой воде. А теперь плотину построили, сплав гонят от ледохода до ледостава, все дно реки бревнами усыпали, и не поднимают ведь. Рыбе нереститься нет никакой возможности...»

Ковалев помнил каждое слово. Помнил, как растревожил старого человека тот разговор. Умнов продолжал:

«Раньше здесь, — говорит старик дальше, — что делалось, когда лосось на нерест шел? Неделю во всех деревнях вдоль Водлы полная тишина соблюдалась. Бабы в реке белье не полоскали. Да что говорить... — старик тут руку, словно указующий перст, вверх поднимает. — В церквах колокола не звонили. Вот как дело велось! И все чтобы, значит, его, лосося, не тревожить. Так-то вот... Простите, а вы кто будете, я и спросить забыл». Мы переглянулись, и я ответил, что мы по сплавным делам, «Начальники?» — зыркнув на нас глазами, спросил дед. «Небольшие, дедушка, мы только так, посмотреть здесь кое-что...» Но все было уже напрасно. Дед схватил ведро и в сердцах залил угли в самоваре. «Нет для вас у меня самовара, — решительно говорит, — вы реку загадили, из нее вам и пить!»

— Вот вам и полоски вдоль рек, — задумчиво произнес Ковалев.

— А вы, Сергей Иванович, — спросил Умнов, — к чему это разговор о полосках начали? Чего вы вдоль них карандашом водите?

Ковалев, словно не слыша вопроса, обратился к Преображенскому:

— Александр Михайлович, на сколько, ты считаешь, вырастет производительность, если лес возить не так, как мы возим, а без трелевки, прямо с полукилометрового расстояния к реке или к дороге?

— Она удвоится, — не задумываясь ответил начальник производственного отдела.

Умнов посмотрел сначала на Преображенского, потом вопросительно уставился на Ковалева. Ему показалось, он начинает понимать его мысль, и от этого начальнику сплава стало не по себе.

— Сергей Иванович, неужели вы...

— В этих полосках, включая пограничную, больше тридцати миллионов кубометров леса. Я буду просить только два.

Все трое быстро поднялись с пола. Карта им больше была не нужна.

— Это неправильно! — резко проговорил Умнов. — Я говорю это не как начальник сплава, а как человек, как гражданин.

— Да-a, за такое дело добром нас не помянут, — растягивая слова, поддержал Преображенский.

Ковалев сел в кресло и с горечью посмотрел на сослуживцев. В его глазах было столько безысходной тоски, что собеседникам стало по-человечески жаль его.