Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— Ты же триста машин называл?

— Да, Георгий Михайлович. Триста, если возить в основном к сплаву, как возили до сих пор.

— А если дам четыреста?

— В будущем году увеличим вывозку к железной дороге на миллион кубометров.

— Слышишь, Иван Иванович, — закричал министр, обращаясь к работнику Госплана, — что он говорит? Черт возьми, только из-за миллиона кубов к железной дороге стоило поездить по Карелии. Росс, запишите в приказе триста сорок трелевочных тракторов и четыреста автомобилей. По маркам — подскажет Ковалев.

И он, не читая, стал подписывать подготовленные бумаги по материально-техническому снабжению.

На вокзале, перед тем как сесть в вагон, министр обнял Ковалева за плечи и отвел от группы отъезжающих и провожающих.

— Я уверен, Сергей Иванович, что ваше хозяйство не сбавит темпов прироста и будет всегда в порядке. Я верю в вас. Вам нужно помочь инженерами. Займусь этим. А все, что записано в приказе и письмах, вы получите полностью. Сам прослежу.

И надо отдать ему должное: хозяйство Ковалева получило все обещанное, до гвоздя!

Что произошло на бюро, Ковалев не знает до сих пор. Но ему кажется, что министр решил вместо рискованной торопливости проявить крайне необходимую осмотрительность.

Весной 1956 года министерство переезжало из деревянного дома напротив гостиницы «Северная» в новый каменный дом на углу проспекта Карла Маркса и улицы Комсомольской. В нижнем этаже нового дома хороший узел связи, но республиканское управление не подключает его к общей сети потому, что Ковалев не дал в Поросозере помещения под узел связи.

Отделы министерства все же переезжают, а министр продолжает вечером сидеть в своем кабинете и разговаривать с трестами по телефону.

Вчера перед заседанием бюро ЦК Ковалева вызвал к себе секретарь ЦК Лубенников.

— Слышал, что с согласия колхозников большая группа колхозов вливается в состав совхозов?

— Слышал.

— Но есть колхозы, и таких порядочно, которые ни в какой совхоз не вольешь, территориально не подходят. Колхозники оттуда просятся к тебе.

— Работать в леспромхозах?

— Да не-ет! Что ж ты, колхозы распускать собрался? Речь идет об организации на базе этих колхозов подсобных хозяйств, подчиненных леспромхозам.

Ковалев замахал руками:

— Спаси бог, одни убытки.

— И это ты считаешь ответом коммуниста, работающего на большой государственной работе? — с ноткой горечи спросил Лубенников.

На бюро Ковалев почти без возражений дал согласие принять без малого девяносто колхозов. Но когда стали говорить о колхозах бывшего Сегозерского района, поднялся на дыбы.

— Нет, товарищи, это не дело. Был в Паданах райком, райсовет со всеми своими отделами, руководили они леспромхозом и колхозами. Теперь там все ликвидировали, оставили одного Брагина с аппаратом леспромхоза, и этому Брагину вы хотите подчинить все колхозы района! Не согласен, принимать не буду.

Поднялся шум. Неожиданно Лубенников внес предложение:

— Давайте, товарищи, не будем сегодня спорить, устали все. Отложим этот вопрос на несколько дней.

И вот сидит Ковалев, закончив разговоры с трестами, и думает: «Почему Лубенников внес такое предложение, и как обернется дело с организацией подсобных хозяйств на базе колхозов? Когда-то подсобные хозяйства были во всех леспромхозах, выращивали не только картофель и овощи, даже зерновые сеяли. В Питкярантском совхозе было тысяча гектаров пахотной земли, три тысячи — сенокосов. Совхоз «Вичка» имел пять теплиц, площадью около двух тысяч квадратных метров, сто тридцать четыре парника. А рыбы ловили до восьми тысяч центнеров. Да, не прожить было бы нашим лесорубам без продукции подсобных хозяйств. Но все это было тогда, когда питались по карточкам, когда нечего было есть. Как только продовольственный вопрос решился, директора забросили все подсобные хозяйства. Будут ли они заниматься ими теперь на базе колхозов? Палкой всего делать не заставишь...»

Вошла начальник административно-хозяйственного отдела.

— Сергей Иванович, мы перевозим имущество кладовой АХО. С этой штукой что делать, может выбросить? Уже давно там валяется...

Это был большой нож с полированной деревянной ручкой, сделанный из плоского напильника.

— Нет, нет, вы его не бросайте. Дайте-ка мне.

Ковалев взял нож одной рукой за конец лезвия, другой — за рукоять и глубоко задумался. Человек надолго запоминает случаи, когда его жизнь висела на волоске. История недалекого прошлого, связанная с этим ножом и его владельцем Степаном Ремневым, стала ярко всплывать в памяти Ковалева.

***

Степа Ремнев был послушным сообразительным ребенком и из него мог выйти хороший человек и неплохой работник, какими были у них в роду все, если бы не его внешность: жесткие, как проволока, темно-рыжие волосы, конопатое лицо, совершенно несуразный нос с вывернутыми ноздрями и желтые кошачьи глаза.

Из-за наружности мальчику не было прохода в деревне ни в дошкольное время, ни во время учебы. Рыжий, Курносый, Конопатый — вот прозвища, которые он слышал от всех. И он исподволь дичал: подолгу не возвращался из школы, а в воскресные дни не являлся домой с утра до вечера — уходил километра за два в поле к одинокой елке, под которой убило молнией отца, когда Степану было восемь лет.

У матери, кроме него, было на руках еще двое ребят, но она дала возможность сыну закончить восемь классов и потом отвезла его в город.

Через два года Степан закончил ФЗУ и поступил на небольшой завод слесарем по ремонту тракторов и автомобилей.

А еще через два года он был осужден на десять лет лагерей строгого режима за убийство.

Полностью отсидев срок, в первых числах марта 1948 года Степан Ремнев вышел на свободу. Это был здоровый детина тридцати лет, широкоплечий; с хмурым взглядом из-под рыжих бровей, с руками, длиннее обычных, и широкими натруженными ладонями. И владели им только два чувства: ощущение свободы и желание уйти подальше от этих мест и зажить там, где старые дружки не смогут разыскать его.

При посадке в общий вагон (а не в мягкий, как поют в своих песнях уголовники) седой проводник вскинул глаза на Ремнева.

— По литеру? Ишь ты, поперек всей России, значит? Ну, ну, в добрый час, молодой человек, больше не попадайся. Проходи.

Через три недели Ремнев стоял перед столом начальника отдела кадров одного из леспромхозов Карелии.

— Так, так, — говорил начальник, разглядывая Ремнева с ног до головы, — из заключения, значит. Что ж, теперь работать надо. Что делать умеешь, Степан... — начальник посмотрел в документ, — Степан Васильевич?

— Умею ремонтировать тракторы и автомашины и валить лес. Лучше пошлите на лесоповал.