Вячеслав Королев - В лесах Карелии

— В лагере и без него тошно, а с ним еще хуже. Доставай, спорь, дерись...

— А за что сидел? — так же просто, как про курево, спросил Кондратьев.

Этого вопроса Ремнев ждал уже три недели. Он знал, что его обязательно зададут, без этого не обойтись. После любого лишения свободы на тебя начинают смотреть косо, а у него за плечами десять лет лагерей! Что сейчас должен сказать ему человек, к которому он просится на работу? И Ремнев решил высказать Кондратьеву все, что было у него на душе.

Полчаса длился рассказ Степана Ремнева. Он никогда раньше так много не говорил, потому что по натуре своей был молчуном, любил лучше послушать других, и ни перед кем никогда так не раскрывал своей души.

Кондратьев слушал его не перебивая, согнувшись и уперев руки в колени. После окончания Степановой исповеди медленно выпрямился, глубоко посмотрел в глаза собеседника и тихо проговорил:

— Да-а, тяжелая штука — эта жизнь, ох, какая тяжелая! Приятная, потерять ее никто не хочет, а тяжелая. Я рассказам о легкой жизни никогда не верил, а про «красивую жизнь», что ты рассказал, вообще впервые от тебя услышал. Теперь тебе надо бы вторую половину жизни прожить хоть нелегко, но по-человечески. Так я понимаю?

— Так, — прошептал Ремнев.

— Тогда, Степан Васильевич, — ласково продолжил начальник, — подними голову выше и гляди веселее. Поставим тебя сразу начальником над бригадой, значит — бригадиром. Лес валить и шестью человеками командовать. Будешь хорошо работать — все потихоньку на свое место встанет, заживешь, как все. А если огрехи в работе допустишь — все твои подчиненные без заработка из-за тебя могут остаться. А у них дети. Это помни каждый день. С людьми будь аккуратен, требуй строго, но справедливо. Нет, я думаю, на свете ничего хуже несправедливого наказания человека. И в то же время должен ты быть ласковым и внимательным. Тогда тебя будут слушаться и уважать. А куда я тебя помещу? — вдруг задал он вопрос, но не Ремневу, а своей жене, словно та была комендантом поселка. — У нас, видишь, общежитие маленькое, всего восемь человек там, и свободных мест нет.

— К Изотовым, — подсказала жена, — третьим человеком к Изотовым.

— Верно говоришь — к Изотовым. Пойдем мы к ним вечером, когда Алексей с работы вернется, а сейчас, Федоровна, постели постель Степану Васильевичу, пусть пару часиков отдохнет.

Вечером Кондратьев с Ремневым пришли к Изотовым. Квартира их оказалась копией квартиры начальника лесопункта. Хозяева сидели за столом, ужинали.

— Хлеб да соль, — проговорил Кондратьев и тут же начал снимать с себя полушубок и шапку. — Раздевайся, Степан Васильевич, — обратился он к Ремневу, — здесь тебе приземляться надолго.

Хозяйка выскочила из-за стола, желая, видно, помочь вошедшим повесить одежду.

— Проходите, проходите, Иван Федорович; снимайте фуфайку, молодой человек, вешайте на гвоздик, — затараторила она.

— Вот знакомьтесь, — начал Кондратьев, проходя к столу, — хозяйку зовут Верой Ивановной, хозяина — Алексеем Изотовым. Детей нет, живут вдвоем. А это, — указал он на Ремнева, — Степан Васильевич Ремнев, ваш постоялец, у нас работать будет.

— А ты, Иван Федорович, только порог перешагнул с новым человеком, мы сразу угадали, что жильца к нам привел, — живо проговорила хозяйка, симпатичная шатенка лет тридцати, с овальным лицом, правильным небольшим носом и веселыми глазами. Муж ее, широкоплечий невысокий человек с открытым круглым лицом, серыми насмешливыми глазами, белесоватый, улыбчивый, посмотрел на вошедших и продолжал ужинать.

— Об этом догадаться можно было, когда квартиру получали, — ответил Кондратьев. — На двоих таких квартир не дают. Обманула ты меня тогда насчет беременности, или на самом деле нечаянно получилось?

— Нечаянно, Иван Федорович, нечаянно, вот те крест. Алексей говорил тогда, чтобы работу немедленно бросала, не послушалась, дура. Впервой ведь у нас, Иван Федорович, вот и не уберегла по неопытности.

У хозяина квартиры плясали в глазах искорки. Он улыбнулся и, положив ложку на стол, обратился к Ремневу.

— Видал, Степан Васильевич, наши порядки? Я — вкалывающий до одури в этой богом проклятой делянке стахановец, первостатейный человек и всеми уважаемая личность, я — просто Алексей. Она же, нигде не работающий элемент, сидит целыми днями у окна и зевает во всю ширину рта, она — Вера Ивановна! Есть справедливость в этой семье или нет, как ты думаешь?

— Разболтался, балабон, — сразу же отреагировала хозяйка, — человека свежего напугает. Вы, Степан Васильевич, не обращайте внимания на эти его выкрутасы, он человек хороший, но жить не может не балабоня. Я не работаю... — передразнила она мужа, — да если бы я пошла на работу, ты прибежал бы следом и унес бы меня домой на руках. Садитесь, Степан Васильевич, кушать.

— Не хочет, — за Ремнева ответил Кондратьев, — мы только что из-за стола. Кровать-то ему куда поставите?

— Да здесь и поставим, в этой комнате, — ответила хозяйка, — пусть она будет у нас немного столовой и немного спальней. Не возражаете, Степан Васильевич?

Ремнев не ответил ничего, он чувствовал себя белой вороной, случайно залетевшей в стаю обычных.

— Ну, о себе Степан Васильевич вам сам расскажет, — проговорил, вставая, Кондратьев, — а мне пора в контору, люди ждут. — И попрощавшись со всеми, вышел.

Для Ремнева опять наступили тяжелые минуты. Рассказывать начальнику — это одно, а рассказывать людям, которые завтра же могут передать твой рассказ в приукрашенном виде всему коллективу, — это совсем другое. «Но рассказывать надо всю правду, иначе нельзя», — решил Ремнев и с чувством, точно бросался головой в прорубь, начал свой рассказ.

Окончив, он прямо посмотрел в глаза хозяину и хозяйке. «Что, как они?» На лице Веры Ивановны отразился откровенный испуг. Она и не пыталась скрыть его. Широко раскрытыми глазами смотрела в лицо рассказчика, боясь пошевелиться. Когда тот кончил, она, сцепив пальцы, тихо проговорила:

— Господи, ужас-то какой!

Алексей сидел согнувшись. После восклицания жены поднял голову, негромко сказал:

— Нам до всего этого касательства не должно быть никакого. Все это было в прошлом. А за прошлое Степан Васильевич сам отчитался. И на этом все. Ты, Вера, бабам своим лишнего не болтай, им лишнее знать даже вредно. Был, мол, в лагере, а за что и сколько сидел — не знаю, я с ним не сидела. Поняла? Ну и ладно. Главное, Степан, — повернулся он в сторону Ремнева, — как ты себя на работе покажешь. Отсюда — все! Где ты работать договорился?

— На валке.

— Вот, вот, самое для тебя место, для такого битюга, — заулыбался Алексей, — там можно себя показать. А насчет этого как ты? — он щелкнул себя по горлу и залился веселым заразительным смехом.