Лилли Промет - Девушки с неба

Кричу:

— Вон из моей комнаты! — Пыхчу, как паровоз. Кидаю вещи в чемодан. К черту все!

Госпожа Амаали уже шлепнулась на пол. Начинает умирать. Мари плачет. Не выпускает меня за дверь. Виснет у меня на шее.

Остаюсь. Ведь идти-то некуда. Требую: пусть из моей комнаты вынесут все. Рояль и буфет — вон!

Когда улеглись спать, пришла госпожа Амаали. На цыпочках. Чтобы пожелать мне спокойной ночи. Мой гнев прошел, как ливень. Но я не отвечаю ей. Не открываю глаза. Обычно в таком случае она трясет меня, пока не добьется своего. Сегодня стоит растерянно. Не решается. Тяжело вздыхает. Уходит, шаркая домашними туфлями, хотя уверена, что я не сплю. Но она еще долго всхлипывает и ровно настолько громко, чтобы это было слышно в моей комнате. Показывает, какие страдания доставляет ей мое жестокосердие.

Нахожу противоядие: начинаю храпеть громче, чем она всхлипывает.

Ууве я об этом происшествии не рассказываю. Стыжусь, что о нас с ним подумали так некрасиво.

Но если быть перед самой собой до конца честной, то да: я жду между нами большего. Встречи и расставания становятся уже мучительными. Невинность уже тяготит нас. Но где? В голову начинает лезть всякий вздор: иногда кажется, что и парадное годится для этого. Мне. Но не Ууве. Он любит меня свято.

Я говорю ему:

— Тебе, наверное, и не в чем исповедоваться, не за что просить у бога прощения?

— Может, тебе есть в чем? — спрашивает он. Я понимаю, о чем ему хочется знать. Я не отвечаю. Пусть помучается. Мне нравится поддразнивать его.

Мари спрашивает, что мы с солдатом делаем, когда встречаемся. Отвечаю:

— Едим конфеты.

— Все время?

— Разумеется.

— И больше ничего?

— А что же еще?

Мари обижается. Думает, что я потешаюсь над ней. Но я ведь говорю правду. Ууве — сладкоежка, как и я. Каждый раз мы с ним съедаем кулек конфет. Покупает тот, у кого в данный момент есть деньги.

Мари хочет знать о мужчинах больше. С Эвальдом они встречаются только в присутствии матерей. Она никуда не ходит, кроме церкви. Целыми днями сидит у окна. С тупым видом вяжет салфеточки и красивые кружева. Ненавидит валик на пяльцах и коклюшки. Называет это: «Мое проклятие!» Что поделаешь, вдовьей пенсии, которую получает госпожа Амаали, маловато.

Мари спрашивает:

— Он сделал тебе предложение?

— Обещал сделать, когда его начальник отдаст приказ поставить в казарме еще одну кровать. Для меня.

Мари вздыхает.

— Но ты бы вышла за него?

— Только под военный оркестр.

Госпожа Амаали помиловала Ууве: ведь он отдает мне все, что мать присылает ему из деревни. Домашнюю ветчину, домашний хлеб, яблоки. Орехи. Мед. В день получения посылки госпожа Амаали желает, чтобы он и все мы были одной семьей. Ну что же, пусть будет так.

Рассказываю Ууве о высоких с золотыми шишками еловых лесах и холмах моих родных мест. Ууве мне о реке Пяэрду. О том, что узкие полоски хуторских полей все сбегаются к реке. Говорит о топях и болотах. О том, что у его матери болят ноги. Однажды в сочельник Ууве даже пришлось внести ее в церковь на руках.

Спрашиваю, кто же у них хозяйничает на хуторе, если у матери так болят ноги?

— Брат и его жена. Хутор записан на брата.

— А у тебя ничего нет?

— Как это нет? У меня профессия. — Мой солдат — механик по сельскохозяйственным машинам и автомобилям.

Спрашиваю, как зовут его мать.

— Юули.

— А отца?

— Кристиан.

— А дедушку?

— С чьей стороны?

— Все равно.

— Йоозеп.

— А бабушку?

— Катарина-Эмилие. Кто еще тебя интересует? Хочешь еще что-нибудь знать?

На рождество Ууве дарит мне кукольного медвежонка. Мать Ууве прислала пестрые варежки. Связала для меня. В варежках нахожу яблоко, орехи и рождественское печенье. Носить варежки жалко. Ложась спать, кладу дорогие подарки под подушку. Это мои сокровища.

Зима проходит. Мы проводим ее большей частью в дешевых окраинных кинотеатрах. Мокрая, слякотная зима. С туманами. С морозами. С метельными вечерами. Пусть метет! Прижимаюсь щекой к плечу служивого. От сырой одежды идет пар. Снег на обуви тает, превращаясь в лужицы под ногами. Сидим так каждый раз несколько сеансов подряд. Неловко перед билетершами. Из-за бездомности.

Обыкновенно человек тоскует о том, чего ему не хватает. У кого-то есть дом, семья, а он стремится в погоню за счастьем по белу свету. У другого нет ни дома, ни семьи, и он мечтает о семейном уюте. Некоторые девушки, работающие в прачечной, убежали с отцовских хуторов. Вести городскую жизнь. Не вернут их домой материнские слезы, а отцовские окрики и подавно.

Мой служивый готовится к конфирмации.

Это единственная возможность чаще получать увольнительную. Конфирмационные занятия идут на Тоомпеа, в доме карловского прихода. Длятся три недели.

Мать Ууве обещает приехать в Таллин ко дню конфирмации сына. Огорчается, что это будет не в Вигала. Изумляется смене настроения Ууве: раньше сын о конфирмации и слышать не хотел.

Я спрашиваю: чем вигалаская церковь лучше карловской? Лучше — не лучше, но вигаласцы ею гордятся. Построена еще в XIII веке. В ту пору, когда эти земли стали вассальным владением Юкскюлей.

Историю можно толковать на сто ладов. Можно объявить исторической гордостью даже утерю народом свободы, подчинение иноземному насилию.

Ууве рассказывает, что происходит на конфирмационных занятиях. Парни спрашивают и хотят знать всевозможные вещи: может ли бог создать такой большой камень, какой он сам поднять не в силах? Или: после того как люди согрешили, бог сказал змию, что теперь он должен ползать на брюхе, а как змий передвигался до этого? Почему нищенствовать грех, если подавать милостыню считается добродетелью?

Один парень спросил:

— Говорят, что Иисус вылечил тещу святого Петра. Это правда?

Пастор посмотрел поверх очков и ответил:

— Да. Но напрасно вылечил.

Еще кто-то спросил, может ли ангел летать во время линьки?

— Об этом им следовало спросить у меня, — говорю я.

Утром в день Благословения конфирмующихся ведут длинной колонной по Карловской улице вниз с Вышгорода в церковь. Впереди них шагает пастор в таларе. Под мышкой у него библия. За ним в длинных до земли белых платьях девушки и в черных костюмах юноши. Лица набожные, как на картинках к библейским историям. Только один мой солдат в мундире.

Церковь украшена березками. Народу полно. Поднимаюсь на цыпочки. Ищу своего солдата. Хотя он и выше других на голову, не могу его найти. Лишь после богослужения вижу его, когда выходят из церкви.

Конфирмованных поздравляют. Цветы охапками. Фотографы отзывают в сторону отпрысков знатных людей, чтобы сделать снимки для газет.

Ууве стоит в дверях церкви. Ого! Я заарканила красивого парня. Высоченного. Стоит, как Петр Первый в воротах Нарвы. Лишь я одна дарю ему цветы. Мать не приехала. Причины Ууве не знает. Полагает, что из-за больных ног.