Лилли Промет - Девушки с неба

Мне хотелось пить. Взяла кружку.

— Воды не хочешь?

Снаружи было гораздо светлее. Хмарь развеялась. Ясное звездное небо. Я бежала, держа кружку в вытянутой руке. По высокой холодной траве. Наклонилась над водой. Намочила себе лицо и грудь. Наполнила кружку. Смотрела на сияние звезд.

Казалось, будто звезд становится все больше.

Ууве развязал мой пояс.

— Чего ты так затянулась? — спросил он, смеясь.

Народная мудрость учит: пояс должен туго обтягивать талию. Это придает стойкость.

Ууве выронил пояс. И все остальное, что он держал. Его руки казались мне слишком медлительными.

На ощупь отыскала на стуле плед.

— А во сне ты меня видел? — спросила я. Снова легла рядом с ним.

А я его видела. Это потому, что тосковала по нему. Призналась, что звала его.

— Когда?

Не могла же я сказать Ууве, что в Казахстане. Во время бурана. Когда сидела в сугробе рядом со сдохшей скотиной.

— Ах! — сказала я. — Тебя тогда не было.

— А где же я был?

— Может быть, как раз тогда ты обретался в Германии. И не мог услышать.

— О чем ты говоришь? — спросил Ууве.

— Просто так. Во сне ты целовал меня. — Целый день еще я ощущала на устах эти поцелуи.

— Я редко вижу сны, — сказал Ууве. — И в большинстве случаев бессмысленные или ужасные. Но бывают и пробуждения, страшнее, чем сны. Пойдем во двор, — позвал Ууве. Сдернул с постели плед и обернул вокруг моего голого тела.

— Смотри! — сказал Ууве.

Никогда раньше не видела звездного неба красивее.

Я искала Венеру. Где-то низко, вблизи Луны. Но не нашла. Может, не сумела отыскать. Или она и не показывалась во второй половине ночи?

И вдруг мы увидели падающую звезду.

Затем звезды так и посыпались.

— Служивый! — воскликнула я. — Так небо совсем опустеет!

Он задумался: что за звездопад? Ударил себя по лбу.

— Ну конечно! Ведь сегодня был день святого Лаврентия!

— Служивый! Ты ведь конфирмовался. Знаешь ты что-нибудь о звездах?

Он ответил: маловато. Зато знает кое-что об ангеле.

Покачала головой: ох, ты и об ангеле ничего не знаешь!

— Сколько лет звездам? — спросила я.

— Два или три миллиарда, — считал он.

— И что там, наверху, творится?

Общество звездного мира карало звездные тела, извергая их. Швыряло через край неба вниз. Что вменяли им, бедняжкам, в вину? Или кому-то более могучему требовалось их жизненное пространство? Может, поэтому велась столь яростная и основательная чистка? Чтобы снова на небе воцарился мир. Но кого это радовало?

Насчитав более сорока упавших звезд, мы сбились со счета.

Позже я узнала из газет: в течение одного часа упало с неба шестьдесят девять звезд.

Похоронили Святого Юри. Того самого, у которого во дворе мы с Анни однажды оставили на свежевыпавшем снегу множество маленьких следов, принятых им за следы Святого Духа.

Умер он так: нашел ручную гранату. Принял ее за карбидную лампу. Попытался зажечь. Приход хоронил своего брата во Христе с большими почестями. Женщины пели, рыдали, оплакивали, молились.

Была еще одна местная новость, которую окрестные жители с удовольствием обсуждали на все лады. В лесу нашли и конфисковали двадцать ведер сусла, телегу солода и десять бутылей самогона, принадлежащих лиллверескому мельнику. Мельник объяснял, что гнал самогон для лечения больной ноги.

Мой зять Лаури сердился, что лис, зайцев и хищных птиц расплодилось слишком много. Коршун унес курицу со двора прямо на глазах у Суузи. Самую старательную несушку. Мне было смешно, что Суузи сокрушалась из-за курицы. Правда, я ничего не сказала. Ведь я была у них лишним ртом. К тому же в последнее время куры Суузи неслись яйцами без скорлупы. Неизвестно почему.

А немецкие власти повсюду расклеивали свои новые воззвания и сообщения. Предлагали парашютистам добровольно сдаваться с оружием. Обещали обращаться как с перебежчиками. Обеспечить жизнь и будущее со всеми правами.

Выходить на связь с Центром становилось все сложнее. В лесах подстерегала опасность. На мостах часовые. Посты и на шоссе. В запасе у нас оставался лес неподалеку от дома, за развалинами «Черного журавля». Туда однажды ехала машина с пеленгатором. Искала нас.

Теперь каждый раз приходилось все больше кружить и петлять. На скользком бревне мостка Труута чуть не сломала ногу.

И совсем худое дело: что-то творилось с передатчиком. Труута опасалась, что начинают садиться батареи.

— Разве они всегда так быстро садятся?

— Нет. Но почему-то слышимость стала хуже. Может быть, что-то с приемником. — В чем загвоздка, Труута не знала.

Следовало немедленно взять те батареи, которые мы закопали в тайнике после приземления.

Суузи я сказала: поеду на могилу матери. Она сомневалась: сохранилась ли еще могила. Ту местность, где находилось кладбище, разбомбили. Но на всякий случай принесла букет астр. Отрезала мне несколько ломтей от ковриги. Я налила в бутылку воды. Попросила: если Ууве придет, пусть подождет меня.

Суузи сказала, чтобы я и к папе заглянула. Пришлось ответить ей, что не обещаю: не хотелось попадаться на глаза Маннеке. Даже к нам сюда докатился шум, поднятый нашей мачехой, когда папа привез на хутор Марию с ребенком, псом Мооритсом и котятами. Только корова и теленок примирили Маннеке со случившимся.

Мои блуждания по округе не нравились Лаури. Правда, он сказал как бы в шутку:

— Осенью репа должна быть в амбаре, а женщина — дома. — Но было ясно, как он к этому относится.

Парило.

На полях по обеим сторонам шоссе зрел урожай. Особенно хороши были греча и лен.

Связи жизни и смерти странны: по дорогам громыхали танки, двигались войска. А в десятке шагов от шоссе проводили повторную пахоту поля, с которого убрали вику.

Хутор моего отца и кладбище, где была похоронена мать, остались далеко. По другую сторону леса. Мы с Труутой свернули на дорогу к усадьбе Паксвере. Стройный шпиль паксвереской кирки виден был издалека. Но когда подошли поближе, я огорчилась: старинные цветные оконные витражи с гербами эстонских крестьянских семей разбиты. Ценнейший памятник истории моей родины.

Я сказала:

— Давай заедем в приусадебный парк. — Объяснила, что он славится редкими породами деревьев. Одно из красивейших мест здешней округи. Иди знай, сжалится ли над ними война. Может, мы увидим этот парк в последний раз.

Труута была недовольна: напрасная трата времени. Сказала:

— И чего на эти деревья смотреть?

— Значит, ты не пойдешь? — спросила я. Она безразлично пожала плечами.

Длинную парковую ограду, сложенную из валунов, скрывали кусты шиповника. Высокие железные ворота были приотворены и скрипели, открываясь. Мы катили велосипеды рядом с собой. Когда я была тут в последний раз, над каждой дорожкой высились, как своды, ветви мощных деревьев. Теперь они поредели. Под деревьями полно крестов. Белели, словно березняк. Как я поняла, здесь были похоронены немцы, умершие в лазарете, расположенном в Паксвереской усадьбе. Для них война кончилась.