Лилли Промет - Девушки с неба

Виды на урожай были хорошие. Во время опыления ржи стояли солнечные сухие дни. Успеет ли господин Отто отведать хлеба нового урожая?

Мой зять Лаури и батрак Техванус уже монтировали на трактор «Ланц» газовый мотор. Заранее поступило из волости предусмотрительное распоряжение: скирдовать хлеб подальше от хуторов. И чтобы одна скирда находилась по меньшей мере в ста метрах от другой. Смысл этого распоряжения я не поняла. Лаури объяснил:

— Оккупанты тревожатся за судьбу убранной ржи. С немецкой педантичностью они рассчитали: чем дальше стоят скирды одна от другой, тем меньше будет убытков, тем меньше опасность, что при пожаре или бомбежке собранный хлеб может оказаться полностью уничтоженным.

Неужели оккупанты еще надеялись, что и нынешний урожай достанется им?

Как раз в тот момент, когда мой зять Лаури с сеткой на голове, в перчатках и при дымящем факеле снимал с ульев мед, кухарка явилась с помещичьим распоряжением: немедленно освободить квартиру и перебраться в баньку.

Этого следовало ожидать.

Лаури принялся ломать полок в парилке. Перестраивать каменку в кухонную плиту. Он не терпел небрежной работы. Лаури делал все основательно и красиво.

Двойняшки сновали между баней и домом. Когда Лаури прогнал их, они стали путаться у нас под ногами. Мы с Суузи собирали вещи. Все наше добро не могло поместиться в бане. Следовало выбрать лишь самое необходимое. Суузи опустошила шкафы. Бросила белье и одежду кучей на постель.

Пийбе и Паал расхаживали в материнских туфлях. Спотыкались. Это забавляло их. Суузи ворчала:

— Смотри, они мне каблуки сломают!

Однажды вечером Лаури попробовал затопить: тяга была с гудением. Я отдраила песком и вымыла добела пол. Ведь пока сооружался очаг, пол затоптали. Гораздо труднее было хотя бы слегка счистить со стен копоть.

Техванус пришел нам на помощь. Один взвалил комод себе на спину. Правда, ноги у него подгибались. «Как у золотых стульев господина помещика», — сказала Суузи. Двойняшки прыгали за ним по пятам. У каждого в руке краюха, намазанная медом. Кричали и подбадривали:

— Хоппадилилла! Хоппадилилла!

Гордость не позволила Техванусу хотя бы раз опустить комод на землю и перевести дух.

Суузи не сетовала, что вынуждена оставить дом. Только осталась недовольна тем, как я вымыла окна в баньке. Сама протерла стекла заново. Повесила кружевные занавески. Застелила стол чистой скатертью. Разложила половики. Пестрые, как радуга. Покрыла кровати яркими домоткаными одеялами. Принесла цветы. И исчезла.

Я нашла ее в пустой, покинутой нами квартире. Она стояла у окна. Смотрела в сад.

Комнаты казались разграбленными. Выглядели вроде бы испуганными. Будто стеснялись тех следов быта, которые теперь стали особенно заметными. Но здесь Суузи оставляла свои добрые и тяжкие дни. Годы. Впрочем, и я тоже.

Я обняла Суузи.

Моя постель была теперь в предбаннике. Вечерами долго не приходил сон. Ворочалась с боку на бок. Ощущала в темноте, как низко надо мной потолок. Подавленность усиливалась до невыносимости, переходила в злость на собственную беспомощность. Положение казалось безвыходным. Казалось, я тону. И будто над моей головой навсегда сомкнулась вода. Подумав об Ууве, ощутила такую боль, что пришлось зажать рот кулаком, чтобы вопль не вырвался наружу.

Однажды вечером в дверь постучали. Немецкие солдаты. Объясняться с ними вышла Суузи. Мы отделались легким испугом. Оказалось: бельгийцы. Сначала желали обменять вино на самогон. Потом предложили купить у них нательное белье и пару сапог. Одеколон и туалетное мыло. Продавали они задешево. Суузи сказала: за один присест съедают кальсоны. Сапоги Лаури не захотел. Подумал, что их наверняка стащили с ног какого-нибудь убитого. Это вызвало у меня усмешку: побрезговать сапогами по такой причине мог только тот, кто сам не побывал на войне. Моя сестра дала солдату яиц. В обмен на мыло и шоколад.

Паал выплюнул шоколад. Покраснел. На лице такой ужас, словно взял в рот бог знает что. Уже один цвет шоколада вызывал у него тошноту.

Я посоветовала: пусть намажет медом, тогда наверняка проглотит! Мне не нравилось хождение солдат по усадьбе. Я сказала Суузи:

— Что ты их, гадов, кормишь! Я бы ничего не дала!

Суузи ответила:

— Но ведь мыло-то нужно!

Моя сестра принимала жизнь такой, какова она есть. Ко всему, что не зависело от нее самой, Суузи относилась как к неизбежности. Говорила, что голыми руками правды не добьешься.

— Пока мы не умерли, жить ведь надо!

Суузи презирала оккупантов с присущим ей спокойствием и чувством превосходства. Словно хотела сказать: «Что с того, что на вашей стороне сила, но, вишь, яйца-то приходите у меня выпрашивать!» Оккупацию она познала лишь в пределах усадьбы и считала: простой солдат, поставленный в зависимое от начальства положение, в войне не виноват.

Так же говорил и Колль Звонарь. Он не мог бы назвать ни одно войско, в котором солдаты, посланные воевать, имели бы при этом хоть малейшую возможность поступать по собственному разумению.

Суузи спросила у меня:

— Неужели ты думаешь, что эти бельгийцы хотят умирать за Гитлера? Или мечтают о Железных крестах? Ни боже мой! Им только домой хочется. Только! Я знаю это наверняка. Лучше не спорь.

Паал подошел с азбукой. Спросил у матери:

— Что это за буква?

Мать ответила, что это «е».

— Такими овечками стали они теперь, когда война проиграна, — продолжала я разговор. — Еще год назад все они одинаково, очень и очень мечтали о Железных крестах.

Паал терпеливо стоял возле матери. Ждал. Суузи спросила раздраженно:

— Чего тебе?

— А если над буквой «е» две точки? — спросил Паал.

— Тогда это «ё», — ответила Суузи. — Вовсе не все мечтали о Железных крестах. Даже в начале войны. Я сама слыхала, как проклинали войну и Адольфа. Не суди о человеке лишь по тому, чей мундир он вынужден носить и чьи приказы вынужден исполнять.

Отношение к войне мы с Суузи выясняли впервые. Но при этом она говорила о простом солдате оккупантов, я же со всем гневом своей души о фашистах.

Суузи:

— Разве я их люблю? Но ведь, не спрашивая у меня, нас завоевали. И, не спрашивая у меня, их выбьют с нашей земли. Какое значение имеет мое личное отношение к этому? Ничего такого ведь никто у меня не спрашивал ни разу за всю мою жизнь.

— Отношение прежде всего нужно для самой себя, — сказала я.

Тут вошел Лаури и с порога заметил Суузи:

— Не говори так. Нас никто никогда не завоевывал, все только освобождали!

Паал дожидался перерыва в нашем разговоре. Наконец выбрал подходящий момент, спросил:

— А если над буквой «е» три точки, что это за буква?

Мы рассмеялись.

Паал обиделся, не хотел верить, что трех точек над «е» не бывает.