Николай Романов - После отбоя

— У нас кровельщиком работает один парень, Боря Точкин. Работает и учится в вечернем университете марксизма-ленинизма. Сначала я думала, что это блажь, есть же строительные техникумы, институты, а теперь, кажется, начинаю кое в чем разбираться. Помнишь, я тебе зачитывала обращение молодых рабочих о встречном плане, ты еще поправила некоторые фразы. Помнишь?

— Конечно.

— А самого главного там, оказывается, и не было: экономического расчета. И вообще, у Бори какое-то обостренное политическое чутье, которого мне так не хватает. Ребята до сих пор зовут его комиссаром, идут за советами, избрали партгрупоргом.

— Постой, я чего-то не улавливаю: какой комиссар?

— Он был комиссаром эшелона демобилизованных пограничников, это уже давно, но ребята до сих пор продолжают так величать его.

— Знаешь пословицу, Марианна: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Привела бы и показала своего комиссара.

— Что ты, мама, он очень занят. И потом… мы не так близко знакомы.

— Есть веская причина: у тебя через полмесяца день рождения.

— Ой, мамочка! Какая же ты умная, какая ты добрая, какая ты…

Гелена Ивановна вновь положила свою ладонь на лоб Марианны, и та, как в детстве, тут же заснула, не закончив фразы.

Гене не дали опомниться, облачили в больничную одежду и уложили в постель. Он настойчиво доказывал, что ему всего-навсего надо чем-нибудь смазать и забинтовать руку, что он не может задерживаться здесь по пустякам в разгар завершающейся работы на пусковом объекте. Его не разубеждали, с ним просто не разговаривали. Вошедший врач тоже молча осматривал его руку, потом распорядился:

— В операционную!

В операционной ему сделали укол. Вошел тот же доктор в белой шапочке, с марлевой повязкой на лице, в резиновых перчатках. Гена смерил его взглядом и привычно определил: «Метр девяносто пять, подошел бы центровым баскетбольной команды». У Ветрова наступило спокойное, даже безмятежное состояние. Он видел, как хирург взял его больную кисть руки, начал легонько ощупывать, но в одном месте его пальцы будто превратились в стальные когти, вонзились в ладонь. Ветров невольно вздрогнул, спросил:

— Доктор, что вы собираетесь со мной делать?

— Ничего плохого. Еще укол! — дал он команду…

Гена проснулся и не мог понять, вечер это или глубокая ночь. В окне кромешная тьма, в коридоре тишина. Теперь уже не только кисть, а вся рука будто окаменела, но боли не было. Вошла сестра, включила свет, спросила:

— Больной, как вы себя чувствуете?

Ветрову было неприятно это обращение — больной, но, видимо, уж так положено: раз попал в больницу, значит, больной. Сестра протянула термометр.

— Сколько же я проспал?

— Двенадцать часов. Кстати, ваши часы в тумбочке, я их завела.

«Двенадцать часов, — повторил про себя Ветров. — Вот это оторвал, за весь месяц». Ощупал руку — на кисти пухлая повязка, будто боксерская перчатка. У баскетболистов такие травмы считались пустяковыми, другое дело сломать руку. Но тут же забеспокоился: вдруг врачи начнут перестраховываться, может, они тоже приняли обязательство по выполнению и перевыполнению? Не пойдет, в бригаде кровельщиков — не в баскетбольной команде, запасной скамейки игроков нет.

Вновь вошла сестра, посмотрела на шкалу термометра, записала в тетрадь, подарила еще несколько слов:

— Завтрак — в девять. Обход врача — в десять…

На улице, словно по чьей-то команде, зловеще завыл ветер, начал метать в окно кипящий снег. Это в городе, среди домов, а каково там, на крыше? Кто будет страховать Юлю? И тут Гену будто ужалила мысль: если он сегодня же не вернется на работу, это будет расценено как чрезвычайное происшествие. Значит, пятно на бригаду, на все строительное управление.

Гена беспокойно шагал по палате в ожидании врача. Тот явился ровно в десять вместе с сестрой, что была в операционной, удивленно взглянул на больного, иронически спросил:

— Зарядка? С гантелями? — Затем кивнул на руку: — Не болит?

— Нет. Сегодня выпишете?

— Сегодня, пожалуй, нет, а недельки через две-три непременно.

— Доктор, я серьезно.

— Я тоже.

— Это ЧП!

— Не знаю, в хирургии это называется ожогом четвертой степени. Пренеприятнейшая штука, должен вам заметить, трудно поддается лечению. И потом, вы же не захотите, чтобы на запястье и на тыльной стороне ладони остались фиолетовые пятна?

— Не захочу, — растерянно признался Гена.

— Значит, будем пересаживать вашу же кожу — чужая не приживляется. Прикиньте, какое место не жалко.

— Доктор…

— Все. Набирайтесь терпения…

Под вечер в палате появилась Юля с целлофановым мешочком, в котором просматривались конфеты, пирожные, засахаренные дольки лимона. Она, словно оправдываясь, проговорила:

— Бригадир послал, ему сейчас нельзя отлучаться.

Это было полуправдой, ее никто не посылал, Муромцев лишь дал согласие.

— Это тоже идея бригадира? — кивнул он на целлофановый мешочек.

— Нет, сама… — Юля так смутилась, что Ветрову стало жаль ее. Он предложил:

— Давай съедим, что сможем, остальное возьмешь с собой.

— Нет-нет, это тебе. — И, боясь, что Гена будет настаивать, деловито, по-хозяйски открыла тумбочку, спрятала в ней пузатый кулек, заговорила о другом: — Ребята строго наказывали подробно узнать о твоем самочувствии, передавали приветы.

— И Мара? — вырвалось у Гены.

— Да. Переживает. Ее вина.

— Юля, передай, нет, докажи всем: она ни при чем, пусть винят только меня…

— Что врачи говорят? — перебила его Юля.

— У них так же, как и у нас, свой план есть, а койки, видишь, пустые, — указал он на соседние кровати. — Вот они на мне и будут отыгрываться, план вытягивать.

— Гена, почему ты принимаешь меня за дурочку? Я знаю, что такое ожог битумом, мы изучали технику безопасности в учебном комбинате.

Ветров посмотрел в лицо девушке: в глазах уже не испуг, а горечь обиды. Она, должно быть, решала: уйти ли ей немедленно или ради приличия побыть еще несколько минут, выслушать очередную побасенку и скрыться. В самом деле, зачем ему понадобились эти идиотские шуточки? Она к нему с дружеским участием, а он… Гена взял девушку за руку и серьезно, искренне проговорил:

— Ей-богу, ничего страшного: ранки промыли какой-то жидкостью, очистили, осталось вырезать несколько лоскутков кожи и закрыть эти ранки. Вот и все. Я баскетболист, привык к травмам. Тяжелее другое: как оценят происшедшее в бригаде, в стройуправлении?

— Что значит как?! — возмутилась Юля. — Ты жертвовал собой, совершил подвиг…

— Давай без громких слов, Юля. Это можно представить и как легкую травму, и как ЧП. Знаешь, что такое ЧП в армии? Лишение всего подразделения звания отличного, политическое донесение в вышестоящий орган, наказание виновных… А главное, ни за что пострадает Мара.