Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Настенька видела, как за кустами мелькнул человек в гимнастерке и в галифе, с портфелем — Прокопий Иванович. Крадучись, спрятался, но так, чтоб самому слышно и видно было. Веточку отвел, только глаза мерцали в тени. Хрустнул сучок.

Настенька схватила ружье.

— Что ты! — остановил ее Павел.

— Вроде бы дичь какая.

Прокопий Иванович выскочил из-за куста.

— Гнездышко, гнездышко тут соловьиное осматривал.

— Чуть не угодил вместо тетерева, — сказала ему Настенька.

Прокопий Иванович с улыбочкой, которая подмасливала его лицо, ответил:

— Угодить в два счета можно.

— Присядь-ка, — сказал Павел.

— Я при деле.

— Еще подработаешь.

— С меня хватит.

— Он сегодня с телефоном наработался, — заметила Настенька.

— Если ты насчет лосей, которых мужики убили… — хотел предупредить Павел, что на охоту разрешение было, но Прокопий Иванович тут же перебил:

— Если бы лоси. А то не лоси.

— А что же?

— Да вот место любопытное открылось.

— Какое еще место?

— Олешником позаросло. Ходил тут. Знать бы тебе. Вот знать бы! Да это самое — в огонь, а из огня — в омут, да и упасть в травку, и целовать ее, и плакать от радости.

— Что он говорит! — изумилась Настенька.

Павел только усмехнулся.

— Да вроде бы заговаривается.

Аверьяныч налил в стакан и протянул Прокопию Ивановичу.

— Тебе, видно, диагноз в голову ударил. Полыхни.

— Полыхнет сейчас. В жизнеописании твоем, Поярков, я только подле стоял.

Павел зло поднялся.

— Не подле, а в подле стоишь.

— Шутействуешь, — будто прошипел тонкими губами Прокопий Иванович. — Это кто в подле-то?

Что-то недоброе почувствовала Настенька в словах Прокопия Ивановича.

— Ты что пришел? — крикнула она. — Иди, иди своей дорогой!

— Не я пришел, а час его пришел…

Из кустов вышли двое — милиционеры Донцов и Фомин.

Донцов в форме, к ремню пристегнута кобура. Лицо с желтизной, усталое, светлели водянисто-голубые глаза с неистребимой какой-то насмешкой. Фомин совсем молодой, в щеках от молока и свежего воздуха полыхает румянец.

Прошел слух: «Пояркова арестовывать пришли». За что про что толком никто не знал.

Набежали ребятишки, не сводят глаз с Донцова и Фомина. Тут был и сынок Павла — Ваня.

Прижался к отцу светлой головенкой, маленький, весь как одуванчик.

— Папочка мой.

— Что ты, сынок?

Прокопий Иванович забежал вперед и за кустом показал в землю.

— Здесь!

Под кустом вскопанная земля, укрытая свежими ветками.

Фомин осторожно откинул ветки. Под ними — яма с сопревшей одежонкой: могила расстрелянных партизан. Расстреляли их летом, на второй год войны. Говорили, будто кто-то предал их. Искали могилу, да затерялась она, на следующий день не могли найти: танки тут все помяли, подавили, а с годами позаросло это место травой, задернело.

Донцов поднял сопревший ватник, посыпалась земля.

— Рыбку я пошел поудить. Стал червя копать, а лопата и завязла, — объяснял Прокопий Иванович Донцову и Фомину. — Гляжу, этот ватник сопретый и предмет, предмет… Ваня, ты видел коробочку-то? Ты ведь за мной сам увязался.

Ваня еще сильнее прижался к отцу. Прокопий Иванович подскочил к Ване и за ручку его дернул.

— Коробочку-то видел, как она из ватника вывалилась?.. Да что ты молчишь! Ведь видел коробочку-то?

— Видел, — ответил Ваня.

За кустом рыл Фомин. Подошел Павел.

— Узнаешь? — спросил Донцов.

Павел, молча, неподвижно глядел в развороченную землю… Быть бы и ему тут, да бежал. Донцов тронул Павла за локоть.

— На разговор пошли.

Павел словно бы вдруг очнулся.

— На какой разговор?

— На невеселый.

— Да в чем дело?

— Про это среди дороги не говорят. Идем, — Донцов показал, чтоб шел впереди.

Настенька погладила головенку сына.

— Дожденок ты мой, — и вдруг бросилась следом за Павлом. Побежал и Ваня.

Павел шел по лугу, а за ним — Донцов, Настенька с Ваней и ребятишки.

Аверьяныч быстро нацепил патронташ, подхватил ружье.

— Что случилось? — спросил Арсений.

— Беда!..

Провожали Арсения, а вот как вышло: Пояркова проводили.

Фомин спихнул ватник в могилу.

— Памятник бы тут поставить, — сказал Прокопий Иванович.

— Прикроешь ветками пока. Улику давай, — сказал Фомин.

Прокопий Иванович достал из портфеля завернутый в белую тряпицу портсигар.

— Про это ему не сказал? — строго спросил Фомин.

— Боже упаси, как велели.

Прокопий Иванович лопатой стал рубить ветки — могилу прикрыть. Заслышал крики в деревне.

«Привели, — понял он. — Теперь будет… Да, шесть человек продал и, так сказать, векселек на жизнь получил. Дорогой и страшноватый векселек-то. А без него истлел бы, а то еще пять лет прожил. Тиховато прожил. Из леса не вылезал. На его бы месте гулять да с девчатами тешиться. Ведь подпускали к себе. Смородинки! А теперь взят вексель. Пуля! В каторгу вечную пошел бы, только бы не она. В сохлую пустыню пополз бы, в колючки, к гадам колодным. Но и этого не дадут, потому что жизнь и рядом-то с ямой — счастье».

Прокопий Иванович ударил по ветке — отсек ее от ствола.

Он нарубил целый ворох, положил у края могилы и на колени встал — в тайну могильную заглянул.

«Вот и весь он, тот свет, тут, прямо под травою, и ад и рай… Черепа!.. А это чей же, Федора, поди. Лоб у Федора высокий был. Пел-то как! Бывало, как встрепенет среди ночи: «Не одна-то во поле дороженька пролегала…» Пролегала твоя дороженька, дай заросла. С двух пуль убили. С одной не взяли… А это кто ж? Три пули, и все в лоб, как стоял. Это уж наверняка Василий. Он! С моей бабой форсил. А что осталось? Как ни живи, а одно останется — тлен. И что ты, человек, мечешься и жаждешь!»

Прокопий Иванович отскочил вдруг: сороконожка блеснула.

— Как напугала! Вроде бы как Василий глазом сверкнул.

Он забросал яму ветками, которые, падая друг на друга, обдавали зеленым отсветом темную землю.

После луга с солнцем и клеверами сумрачно показалось в избе. За окном с синевою неба распламенелся подсолнух.

Павел сел за стол, в угол, к стене, проконопаченной лесным мхом. Напротив Фомин уселся, а сбоку, спиною к окну, — Донцов. Донцов бывал тут и прежде, прибивался сюда от суеты и забот в этот дом в тихом лесном углу.

На комоде глиняный кувшин с ромашками. Тут любили цветы: с первых подснежников, черемух, дикой сирени, таволг до красных луговых васильков, промокших и прозябших в дождях осени, не пустовал этот крутобедрый с голубым пояском кувшин.

— Давно я тут не был, — проговорил Донцов. — Помнишь, раками угощал?

— Помню.

— Все собирался заехать к тебе. Вот и заехал! Не знал я тогда.

— Выясним, — проговорил Павел. — А раков недолго наловить.

— Придется ли?