Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

— Белый? — призадумался Иваша. — Где ж, в реке?

— Да.

— Это на какой-нибудь другой реке, у нас нет. У нас все камни черные или какого другого цвета, белые не водятся.

— Сам видел, только вот где, — не помню.

— Всю тут реку знаю. Даже на дне среди рыб, как сазан, плавал… Нырнул раз по пьянке — и нет. Нет и нет. Дружки мои на часы глядят: сколько я под водой пробуду?

«Вот, — завмаг говорит, — что значит старого закала, и аквалан не нужон: третья минута пошла — не выныривает, и пузырей не видать».

«Пузыри были», — заведующий галантерейной палаткой Кузьма Петрович заявляет.

А меня нет и нет. Кричать стали — догадались, что я утонул.

Давай искать. А меня метров на тридцать отнесло, на песок. Тут и нашли. Вытащили. Стали откачивать. Доктор прибежал. Этот уж по-научному действовал, старался. Что ни говори — пастух. На министра или генерала каждый согласен, а вот в пастухи — уговаривать надо. Загоревал народ, особенно женщины, плакали.

Все!.. Мертв. Положили мой труп в машину, накрыли и в больницу повезли, в морг. А у нас дороги какие? Подбросало меня, протрясло — задышал. Спасибо всему дорожному начальству, что такие у нас дороги лечебные. Что я уж задышал — никто не заметил. Положили меня в морг, как утопленника. Тут я и совсем ожил, без врачей-то.

Вышел в темноте с того света на этот свет. Голова гудит, шатает меня. Иду сразу к Кузьме Петровичу «дозаправиться», так сказать.

Дверь у него закрыта, а в окне свет. Постучал в окошко. Он занавеску отдернул — глянул. Только его и видели. Вопль в избе раздался. Слышу, дверь стукнула — выбег сам в нижнем белье. Я — к нему. А он от меня как вдарил по дороге. Я — за ним.

«Кузьма Петрович, — кричу, — я же к тебе по старой дружбе, чуть погреться хотел, а ты вот каким манером разогреваешь!» Ничего, думаю, он человек полный, с брюшком, скорее моего уморится. Поговорим тогда по душам.

Метнулся он в сторону: через плетень хотел перемахнуть, так и вознесся, завертел ногами в воздухе, чтобы направление на ту сторону взять. Видимо, расчет не тот дал. С высоты на эту сторону и упал, об дорогу стукнулся. Пыль развеялась, а его нет: исчез куда-то.

Пошел я к завмагу. Дверь открыл потихоньку, чтоб баба его не слышала. Сидит за столом, выручку для государства подсчитывает. Поглядел на меня и говорит, как во сне, вялым голосом:

«Марья, Иваша пришел».

Марья за занавеской лежала.

«До чертиков напился, дьявол, мерещится уж, а все глотку свою не зальешь».

Я ему знаки рукой делаю: дай, мол, в долг, я уйду, пока баба не слышала.

«В получку отдам», — говорю и десятку-то взял.

А он жене сообщает:

«Марья, он в долг десятку взял».

«Коньяк пьешь, а дураком так и остался. Всю недостачу на него и спиши. На тот свет милиция не пойдет допрашивать», — говорит Марья.

Только я вышел, а тут на всей скорости мимо меня Кузьма Петрович мелькнул. Думаю, уж не палатку ли его обворовали, милиционера, поди, бегает ищет.

Устал я, с ног валюсь, не до поправки.

Добрался кое-как домой, лег. Холостой я человек, вольный.

На заре выхожу, как и положено, на свою работу. Трублю в горн. Хозяйки стоят на крылечках и крестятся. Живо тут вдруг машина с красным крестом подъехала. Главный врач выходит и так это радостно пульс мой потрогал, потом свою голову.

«Все в порядке, — говорит. — Сейчас пойду в газету статью писать, как я из мертвого первый раз живого сделал».

Вот какая история-то была.

Так что и по дну я скитался, и на том свете побывал, а белый камень не видел.

Лощин посмеялся и сказал:

— Забавная история.

— Чего в жизни не бывает… А что же такое твой камень значит? — полюбопытствовал Иваша.

— Да, говорят, сомы под ним водятся, — пошутил Лощин: Иваша на веселый лад настроил. Вот человек — пастух, матерная жизнь, а весел.

— Вот так и искать по сомам. Как увидишь сома, так и гляди свой камень.

— А есть сомы?

— Последний раз сома я здесь видел давно, правда, в консервной банке.

— Камень для меня — ориентир. Место одно найти, тропку свою надо мне.

— Где видел-то, здесь?

— Не уверен.

— Когда ж это было?

— В войну… Глянул, хотел место запомнить, а со дна так и светит белый камень.

— Ишь ты, «так и светит»!

— А после не нашел.

— Может, блазн какой?

— Не знаю.

— Есть глухие места. Походи. Забытое место, оно и само глянет. Куда иной раз зайдешь, а все возвращаешься.

— Не место глядит — человек. В глухих местах, затаясь, словно подслеживает. Я, когда из окружения выходил, чувствовал. В лесу не одни твои глаза.

— Дай-ка ты мне еще на разок закурить.

Лощин отсыпал Иваше с десяток сигарет.

— Вот что, мы это исследуем, насчет камня. Заходи ко мне. Недалеко тут живу. Спросишь Ивашу — тебе и скажут.

— Иваша тебя зовут?

— Иван. А это уж так жена звала. Вот и осталось — Иваша.

Лощин весь день проходил возле реки — все искал камень: вот-вот, казалось, мигнет в глубине его белый свет.

Иногда он подолгу стоял на берегу или ложился устало на просохшую траву и сквозь стебли ее глядел в красные и белые пятна луга. По низине стелились голубые пласты незабудок. Он ближе подползал к ним. Вот и сам цветок, маленький, в бирюзовых лепестках, с золотистыми крапинками тычинок, в искрящейся живой пыльце… Как природа дошла до такой тонкости? Какую красоту сотворила? Неужели все это — по жестоким законам борьбы за существование?

За кустами грохнул выстрел. Рябь рассыпалась по реке, поднялись над лугом грачи, молодые и старые. Старые тотчас же скрылись в траве, а молодые, отливая вороненым опереньем, полетели дальше, к березняку. Тенью слетел ястреб и, натуженно махая крыльями, настиг грачонка, на лету расщипал его по перышкам, клюнул в мозг и как-то неловко, горбато понес. Торопливо, воровски улетал он в сторону.

Из-за куста олешника вышел молодой человек в тренировочном костюме, светловолосый, с загорелым лицом, нижняя часть лица была грубовата и тяжела. Глаза удлиненные, взгляд резок и быстр. Правой рукой он сжимал ружье.

— Не ожидали? А я давно смотрю за вами. Решил вывести вас из летаргического состояния, — сказал он и засмеялся, обнажив крепкие белые зубы.

— Грача жаль, — все еще не мог успокоиться Лощин.

— Чепуха! Без крови этот местный «орел» и дня не прожил бы. Все равно была бы жертва. Так постановила природа для какой-то своей надобности.

— Для какой надобности? — спросил Лощин.

— Надобности по поговорке: на то и щука, чтоб карась не дремал. А то изленится, с жиру подохнет без пользы для жующего в «Метрополе» человечества… Для начала хватит?

— Вполне.

— Будем знакомы… Зарухин, сосед ваш по хате.

Зарухин не сразу протянул руку — обождал, пока не увидел, что Лощин готов с ним познакомиться.