Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Тутиниса-буви растрогалась до слез. Обняла его и, как принято традицией, обратилась к всевышнему с молитвой, закончив ее словами: «Помоги, господи, моему внуку найти свою вторую половину, не призывай меня к себе, пока я не увижу его свадьбы, и одари их обоих жизнью вдвое длиннее, чем моя, господи! Аминь!..»

А Умид задумчиво сидел напротив Тутинисы-буви и, внимая словам ее молитвы, видел перед собой Хафизу.

В свой черный день человеку свойственно думать о самом прекрасном, что было в его жизни. И тогда лучи минувших светлых дней разгоняют мрак, заполнивший его душу. А что самой яркой, светозарной звездой всегда сияет в памяти человека? Любовь. Она живет в сердце до той поры, пока оно не перестанет биться. Жизнь без нее мрачна и неинтересна. Не потому ли человек так бережно хранит память о любви, единственной, неповторимой…

О чем только не передумал за последние дни Арслан. Но лишь думы о Барчин, о давно-давно минувших днях, подаривших им радость знакомства и первых встреч, приносили ему малую долю облегчения.

В одной из комнат опустевшей квартиры, где вот уже несколько дней царит тоскливое безмолвие, на старенькой бекасамовой курпаче [26] Курпача — тонкий матрац. , постланной прямо на пол, в глубоком раздумье лежит Арслан. Много пережил он за эти дни, осунулся, нос его еще более заострился, виски, присыпанные сединой, запали, а под глазами пролегли тени. Вокруг разбросаны газеты, рядом пиала с остывшим чаем.

Крупная муха беспрестанно бьется о стекло, ошалело носится по комнате и вновь наскакивает на окно так злобно, будто намерена вдребезги разнести невидимую преграду и вырваться наружу. Назойливое жужжание этой твари несносно действует Арслану на нервы. Встать бы да прихлопнуть это проклятое насекомое или, на худой конец, открыть форточку. Но не хочется даже пошевелить рукой. Все тело налилось свинцом. Он чувствовал себя так, будто повержен тяжким недугом.

На столе, что посредине комнаты, полбуханки хлеба, алюминиевый чайник, пачка сахара, из которой высыпалось несколько кусочков. В комнатах давно никто не прибирал. С того дня, как ушла Барчин, Арслан ни разу не зашел ни в спальню, ни в свой кабинет. Временами ему чудилось, что он не в собственной квартире, а на необитаемом острове, один-одинешенек в целом свете. Этот простор, простор трехкомнатной секции, где он остался теперь один, угнетал его.

Муха села на кусок сахара. Арслан свернул газету. Но не успел подняться, как эта прегадкая тварь, с утра изводившая его, взлетела и с размаху ударилась об оконное стекло. Арслан хлопнул газетой. Удовлетворенный своей маленькой победой, он вновь вытянулся на курпаче. И опять навалились тягостные думы. Может, выйти прогуляться?

Арслану припомнился случай, поведанный некогда матерью. Ее постигло какое-то горе. Погруженная в беспросветную печаль, она возвращалась как-то из загородного сада. Проходя мимо холма Кургантеги, она увидела на обочине пучок скатавшихся хворостинок. Она подобрала этот пучок и перекинула через левое плечо, подумав при этом: «Пусть все мои горести и печали развеются, как эти былинки по ветру!» И на душе у нее посветлело. Найти бы и Арслану волшебную штуковину! Но нет, слишком велика печаль Арслана. Она представляется ему беспорядочным нагромождением огромных скал, она видится ему непреодолимой сказочной горой Кухи-Каф. Ему кажется порой, что стоит он над бездной, — был бы птицей, перелетел.

Какие муки испытывает человек, ужаленный змеей? Арслан уверен, его муки страшней. Если бы Арслана ужалила змея, он лечился бы снадобьями из трав и в конце концов избавился бы от недуга. Но не змея всему виной. Недаром говорят, что слова, слетевшие с языка недоброго человека, жалят больнее гадюки. И нет от этих страданий целебных трав.

Арслан распахнул окно и закурил.

На лестничной площадке что-то глухо стукнуло, и тотчас раздался пронзительный плач ребенка. Арслан бросился к двери. На площадке третьего этажа плакал Бабур, трехлетний соседский сынишка. Арслан подхватил его на руки, стал утешать. На лбу у мальчика появилась багровая шишка. Арслан поцеловал его в лоб, вернулся в комнату и принялся расхаживать из угла в угол, приговаривая ласковые слова. Пошарив в ящике кухонного стола, нашел карамельку. Бабур перестал плакать. Жаль, что в доме нет ни одной игрушки, которой можно было бы развлечь малыша. Арслан снял с чернильницы блестящую металлическую крышку и стал стучать ею о мраморную подставку. Переливчатый звон заинтересовал Бабура. Он с любопытством посмотрел на дядю и улыбнулся. Потом потрогал шишку на лбу и показал рукой в сторону наружной двери:

— Больно… Там… ступенька…

— А вот мы ее сейчас!

Арслан вышел с ребенком на руках на лестничную площадку и несколько раз топнул ногой по ступеньке, приговаривая:

— Вот я тебя! На, получай! Ты зачем нашего Бабура обидела?

Проделки дяденьки-соседа, видимо, чрезвычайно понравились мальчику. Он развеселился и стал проситься в комнату, где осталась блестящая крышка чернильницы. Арслан усадил его на стол и, расположившись напротив, стал беседовать с ним, как со взрослым.

Вскоре снаружи послышались чьи-то шаги. Арслан, решив, что это, должно быть, отец Бабура, взял мальчика на руки и поднялся на четвертый этаж. Постучал. Дверь была открыта, но никто не откликнулся.

— Джамшидбек! Эй, Джамшидбек! — позвал он.

Было тихо.

Он впустил Бабура в комнату и стал спускаться по лестнице. На том самом месте, где мальчик ушибся, он повстречал запыхавшуюся Махсудахон.

— Я отнес Бабура, а там что, никого нет?

— Здравствуйте. Я ищу его, с ног сбилась, — сказала молодая женщина. Несмотря на то что родила четверых детей, она была ладной и обаятельной. — Ну никак не сидится ему дома. Стоит отвернуться, как он тут же исчезает. Прогулки с четвертого этажа вниз для него развлечение, а мне хлопоты.

— Мой друг Бабур малость расстроены. Они упали и набили на лбу шишку, — шутливо сообщил Арслан. Теперь-то уж, когда малыш успокоился, можно и пошутить.

— Ах, вон оно что?! — всплеснула руками Махсудахон.

— Вы уж не ругайте его. Он молодец, настоящий джигит.

— Не защищайте. Я так перепугалась, обнаружив, что его нет дома. Сейчас я ему задам…