Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Уж дам, дам, как работать начну. Только кто знает, когда я еще работу себе подыщу.

— Да разве тебе не платят?

— Кто? — не поняла Анна.

— Ну… — запнулась мать. — Коммунисты. Ведь вам жалованье-то полагается?

— Жалованье?

— А как же, все так говорят.

— Кто — все?

— Ну ксендз, Сперкай, Антон.

— Они? — протянула Анна, — Нет. Неправда это, мать. Никому коммунисты не платят. Те, что стоят за народную правду, денег за это не получают. Свободу для народа мы должны сами отвоевать, собственными руками. С тем, что у нас есть. Пускай мы и бедны.

Тик-тик, тик-тик… Анну разбудил гулкий стук.

«Вызывают! Соседняя камера вызывает!»

Она припала ухом к стене, натянула на голову одеяло и, прислушавшись, сразу скинула его и приподнялась на локтях, только солома зашуршала. Да какой тут тюремный телеграф! Ведь она на воле, лежит на полке в бане, а за стеной нет никого, кому надо было бы что-то срочно передать или просто убедиться, что рядом товарищи, что ее слышат и в любую минуту готовы поддержать. Вокруг земные просторы с травой, цветами, деревьями и никаких тюремщиков. А в стену, должно быть, постучала ветвями ива. Смотри, как она гнется на ветру за окном…

Анна Упениек на воле, в родной стороне. Дома… Но почему она не испытывает того легкого, приподнятого чувства, что раньше, много лет тому назад, когда возвращалась на отцовский двор даже после недолгой отлучки? Почему ее не подхватила волна радости, о которой она так мечтала в тюрьме? У нее опять есть отец, мать, брат Петерис. В любую минуту она может подойти к ним, услышать голос близкого человека…

— Близкого человека… — вслух повторила Анна в тиши баньки. И вдруг в груди защемило. В самом ли деле близкого?.. А те, что остались за решетками, в обледенелых каменных клетках, ее товарищи… Ведь они и есть ее настоящие братья и родители… Не раз эти мысли приходили ей в голову и раньше, правда, но не так отчетливо и почти осязаемо, как теперь.

Это так, ее настоящая семья — товарищи, борцы за великую идею, и среди них те, с кем вместе провела трудные годы.

После полутора лет, которые она отсидела в следственной тюрьме, суд именем «суверенного народа» приговорил ее к семи годам исправительных работ, которые ей, несовершеннолетней, сократили наполовину. Пока рассматривалось обжалование, прошел еще год, потом, осенью двадцать седьмого года, прокурору передали дело Анны Упениек об организации бунта против администрации на месте заключения, потому что политические и часть уголовниц, даже после неоднократных наказаний карцером, отказались выйти на принудительные работы. Анне как «вожаку бунта» дали еще два года.

Всего восемь лет. Восемь лет без трех дней… Говорят, что в подсчете прожитых человеком лет каждый год, проведенный в заключении, считается за два. Получается, что Анна Упениек стала на шестнадцать лет старше. Но главное не это. Главное — это ее взгляды, разум, образ мышления. Какой наивной девчонкой она была до тюрьмы! А сегодня? Сегодня Анна Упениек человек, который многое пережил, испытал, понял. И главное — Анна Упениек теперь знает, какая сила способна изменить ход развития мира, и чувствует себя ее частицей, пусть и совсем крохотной. Имя этой силы — общность, коллектив. А что такое в действительности коллектив, она убедилась за долгие тюремные будни. Без сплоченности, без сильной политической организации заключенных разве можно было выдержать тюремные муки? Ведь не ее одну, сотни жизней мололи тюремные жернова. Но коллектив, организация политических никого не оставляли во мраке бед, учили закаляться, предлагали учиться, набираться знаний, расти духовно и постоянно помогать другим.

Когда Анна думает о коллективе, у нее перед глазами возникает камера со строгим, самими арестантками заведенным распорядком: утренняя зарядка, уборка, педантичная чистота в грязном окружении, дележка продуктов, передач и одежды в зависимости от потребностей каждого, воспитательные беседы опытных товарищей с менее опытными, собрания коллектива и учеба, беспрерывная учеба. Стоит ей чуть прикрыть веки, как она видит своих подруг по камере, слышит перекличку всех камер мрачного корпуса на языке знаков Морзе. Анна видит, как девушки, женщины средних лет и старухи сидят посреди камеры за общим столом, над которым желтовато мерцает висящая на шнуре лампочка, как они читают: кто, уткнувшись в книгу близорукими глазами, кто, горбясь и закрывая ладонями уши; как они гордо выходят в мрачный коридор, чтобы отсидеть в карцере, как поют в Октябрьские праздники революционные песни, как молча лежат на голых нарах в дни голодовок…

Как вы там теперь, подруги многих лет страданий и закалки?

Анна Упениек скинула полосатую арестантскую одежду, ее шагов уже не считают вооруженные часовые, движения и речи не регулируют тюремные правила, распоряжения и инструкции — она свободна… За окном ветер раскачивает вершины серебролистых ив, в траве играет солнце, а в баньке тихо и сладко пахнет пропитанными сажей и земляной сыростью смолистыми бревнами…

Здесь тишина; за стеной, на дворе, на заброшенном болотном острове царит воскресное безмолвие, но Анна не чувствует себя одинокой. Ей кажется, что на нее обращено много сотен дружеских, улыбающихся глаз, которые ободряют ее: «За дело, товарищ Анна!»

Да, конечно, за дело! За дело, которое дает пропитание, одежду и кров над головой, и за великий труд человека, с треском рушащего опоры старого мира, которые надо сдвинуть без всякого рычага Архимеда.

Надо, прежде всего, установить связь с партией и продолжить учебу. Использовать все имеющиеся на воле возможности. Достать нужные книги. И не только себе, но и оставшимся в тюрьме подругам. Ведь ей наказывали присылать книги. Ольга изучает химию, Мира — иностранные языки, а всему коллективу нужна богатая глубокими мыслями беллетристика. Упит, Лайцен, советская литература. Главным образом книги русских авторов. Непременно надо достать «Дело Артамоновых» Горького. Она приглаживает волосы и, разгребая солому, спускается на пол, прохладный и сырой, как только что вспаханная земля. Смотрит в окошко из неодинаковых кусочков стекла, одевается, затем складывает одеяло, отряхивает простыню, сшитую, из экономии, пополам из льняной и грубой ткани, и, взяв в охапку постельное белье, распахивает скрипучую дверь баньки.

Самый полдень. Солнце совсем высоко, на дворе жарко, как в большой печи, из которой только что выгребли березовые угли. И дуновение иногда проникающего сюда южного ветра словно из печной топки обдает жаром лицо, голые руки и шею. Потрескавшаяся глиняная дорожка жжет ступни ног. Анна подбирает пальцы, изгибает их и старается найти хоть немного тени. Пойти, может быть, мимо клети? Мимо осинок, гибких рябин… И Анна направляется тропой, ведущей прямо через двор.