Янис Ниедре - Деревня Пушканы

При проверке документов выяснено, что паспорт по указанному месту жительства такому лицу не выдавался и такое лицо там не проживало… У политической полиции есть доказательства, свидетельствующие и о принадлежности Зелкана к засланным в Латвию иностранным агентам. Его задача крупными суммами подкупать несознательных и слабохарактерных людей, вовлекать молодежь в распутство и тем самым подрывать моральные устои государства. Как свидетельствуют исправляющий должность директора гротенской гимназии полковник в отставке Адольф Биркхан и учительница той же школы Аделе Креслыня, после появления в Гротенах Зелкана среди определенной части воспитанников гимназии наблюдалась все более разгульная жизнь.

Исправляющий должность директора Адольф Биркхан? Значит, Генрих Приеде гротенской гимназией уже не руководит. Видно, смена состоялась совсем недавно, в начале учебного года. Ведь еще в мае господин Приеде прислал ей записку об увольнении: «За аморальное, не отвечающее духу свободного государства Латвии поведение…» Можно себе представить, какая палочная дисциплина будет введена в школе. Наверно, старый Штраух так и не дотянет до выслуги лет и останется без пенсии. Интересно, кто будет преподавать рисование…

Но зачем ломать голову над вещами далекими, как прошлое лето. Надо раскрыть раздел, где описаны подрывающие устои государства дела и поступки самой Айны Лиепы.

Полных девятнадцать страниц вместе с ссылкой на выписки из документов, на эскиз коммунистического плаката и изъятый во время обыска в тюрьме рисунок «В доме мертвецов». На преступность натуры обвиняемой указывает и то, что она в тюрьме изготовила краски, использовав кофе, чернила, кирпичную пыль от стен и медикаменты, выданные тюремным фельдшером.

На этих девятнадцати страницах было немало показаний допрошенных свидетелей. Можно только удивляться, какие старания приложили следственные чиновники, чтобы записать в обвинительном материале два-три порочащих Айну Лиепу, дочь Фрициса, выражения. Таковы, например, показания старой Вонзович, которой давно подозрительны одинокие прогулки Лиепы по коридорам гимназии. Свидетельства супруги бывшего директора Приеде, с которой бывшая учительница вела себя вызывающе; затем утверждения пани Будгинской, что обвиняемая ходила агитировать жильцов ее дома и сбила с толку Марию Пурене. А ксендз Ольшевский пространно объяснил коммунистическую сущность отрицания церковных догм, утверждал, что арестованная выступала против божьих законов. И совершенно исчерпывающие показания Аделе Креслыни, по которым ясно, что Айна Лиепа является полностью разоблаченной агенткой красного Кремля, основательницей тайных ячеек, подстрекательницей молодежи и шпионкой. Лишь в отзывах Юлии Несауле есть что-то человеческое. А господин Приеде говорит больше о неуравновешенности, чем об испорченности арестованной. Как и следовало ожидать, много страниц занимают открытия начальника Гротенского участка государственной пограничной охраны обер-лейтенанта Бергтала: «Матерый враг государства, агентка Коминтерна, прибывшая в Гротены, чтобы в преступных целях подкупить доблестных воинов пограничной охраны».

Было около трех часов, когда вошел чиновник в просторном, не по шее воротничке, молча собрал «дела», тетради заключенных и вышел, оставив арестанток на время без присмотра.

— Какой прекрасный человек старый Штраух! — поспешила Упениек поделиться своими впечатлениями от прочитанного с Айной. — Ты видела его показания? Он отвергает обвинения против учеников в антигосударственной деятельности. Как смело! «Не вижу ни малейших доказательств. Беспокойные настроения вызваны школьным руководством». И Роза — Тилтиня — тоже не верится: «Детские шалости, погоня за приключениями». А мы считали ее нашим злейшим врагом…

— Нас, должно быть, засадят на много лет… — глубоко вздохнула Аполлония Вилцане. — Страх как все расписали. И никакого нет смысла отпираться. Нам бы только с честью выдержать…

— Выдержим… — выпрямилась Упениек. — Разве можем мы не выдержать? Когда вокруг такие хорошие товарищи? Верно говорю я, Айна?

— Верно, — Лиепа сказала это с полной убежденностью. Страх перед тем, что ее ожидает, уже давно не мучил ее. Чего бояться? Через самое страшное, через мрак неведения, она уже прошла. Оставалось только ожесточиться. И когда ты лишена возможности действовать на воле, ты должна наблюдать и следить за происходящим, как это делает сейчас припавшая к дверям Упениек. Удалось ли заставить судей, которые судят ее односельчан и теперешних тюремных соседей, отступить перед трудовым народом?

Чуть погодя охрана вывела арестанток в коридор. Опять построила у стены, опять обер-сержант оставил их под надзором капрала. Но на этот раз он к Упениек уже не приставал. Носился как угорелый — то в канцелярию, то в вестибюль, что со стороны улицы.

— Что-то стряслось… — предположила Анна, когда капрал снова вышел.

— Наверно… — согласилась Айна.

Может, из-за суда над пушкановцами? За стенами канцелярии стоял шум, с улицы доносился грохот. Казалось, скрежетало железо: не то подковы лошадей, не то кованые солдатские сапоги. Демонстрация, не иначе. Вчера брат Софии взобрался против тюремных окон на березу и делал какие-то знаки пальцами. «Завтра» — только и поняла София.

Прошло более получаса, когда явился обер-сержант и скомандовал:

— Шагом марш!

Теперь арестанток повели не в сторону Большой улицы, а через двор здания суда, потом — задами, забитыми поленницами и всяким хламом, к берегу Мельничного пруда. Туда, где прошлой осенью, во время недельных квалификационных курсов учителей Айна прогуливалась с Марией Пурене. Сейчас пруд и его берег против дома Будгинской грелись в лучах осеннего солнца, скупых, как ласки мачехи. На пруду устало покачивались аир и тучный манник, помахивая пожелтевшими стеблями, кое-где уже мелькали пожелтевшие, отмершие листья, словно их щупали смоченные ржавой болотной водой пальцы. Однако в растениях, деревьях еще струились жизненные соки, они еще не разливали горьковатые и сладкие запахи. Оторванным от живой природы арестанткам казалось, что даже трепетные листья полусгнившей ивы благоухают не меньше цветущего весной куста черемухи. И когда остались позади и пруды, и увядшие травы, и старые ивы, ноги вдруг стали тяжелее каменных грузил. Айне Лиепе казалось, что она даже улавливает запах обломанного придорожного репья. Но останавливаться нельзя, конвоиры гнали вперед, в серые каменные клетки.

— Им там, перед зданием суда, показали, где раки зимуют, — сказал обер-сержант капралу, когда они вторично за этот день миновали дом Будгинской. О чем спросил капрал старшего конвоира, Айна уже не расслышала. Бахвал этот был теперь тише воды, мимо которой они шли.