Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Роман заказал официанту черный кофе и две рюмки спирта с лимоном.

Андрис слушал Романа лишь краем уха. Его занимало другое. За столиком справа, что стоял за пальмой, поближе к оркестру, сидели двое парней с девицами. Как будто из студии Рабочего театра — девиц Андрис несколько раз видел в массовых сценах. Вся компания была сильно навеселе.

«Может быть, и Мелита проводит вечера вот в таких компаниях…»

— Говорю тебе: из-за Бруно огорчаться не стоит… — Видимо, Роман по-своему истолковал неразговорчивость Андриса. — В свое время Бруно выступал за открытую войну против левых. Пытался так склонить на нашу сторону средние слои, мещан, новохозяев. А у тех свои партии, и мы остались с носом. А теперь Бруно ищет, на ком бы злость выместить.

Официант принес заказ. Роман подлил себе и товарищу в кофе спирту, кинул туда по ломтику лимона и, сказав: «Будем здоровы!» — пригубил чашку.

Пилан хлебнул черного напитка и закашлялся.

— Так сразу не надо… — поучал Роман. — Нектар полагается смаковать, а не глотать. Смочить лишь губы и язык. Мы, студенты…

— Ну да, ты ведь студент… — сказал Пилан, словно извиняясь. — Как у тебя идет учеба? Слышал, ты активно выступаешь на студенческих собраниях.

— Когда-то выступал, а теперь стараюсь пореже. Цапаться неохота… — Он посмотрел в сторону эстрады. Появились музыканты и стали настраивать инструменты.

— Они, проклятые, во многом, оказывается, все-таки правы.

— Кто — они?

— Левые. Левые товарищи очень даже правы. Никакого мирного врастания в социализм не происходит, а что касается демократии… так буржуи просто ржут, когда слышат это. Они нашим избирательным бюллетеням противопоставляют вооруженный кулак, а мы, как дурачки, лопочем что-то невнятное. И уступаем одно завоевание за другим. За последнее время у нас почти все пошло прахом: больничные кассы, право объединяться в товарищества, неприкосновенность личности, свобода печати… Не побаивался бы я тюрьмы, репрессий, переметнулся бы к ним.

— К левым?

— Ну не будем называть вещи их настоящими именами. Слушай, ты в самом деле веришь, что парламентские выборы выражают настроения народа, говорят о его сознательности? Я не верю. Не могу просто поверить в это! В прошлое воскресенье мне предстояло руководить народным собранием в Валмиере. Помимо нашего митинга, в тот же день были предусмотрены собрания демократического центра, крестьянского союза и бывших вкладчиков. И все эти собрания расстроились. Почему? Потому что начальник общества «Ция» превратил эти политические митинги в цирковое представление. Как превратил? Ты даже не знаешь, кто такой этот начальник «Ции» Ванаг? Корректор издательства Дуниса; несколько лет тому назад он, дурачась, объявил себя сухопутным графом Микелисом, сыном Амалии, и основал общество «Ция» — название это всего лишь окончание избитых в лексиконе политических партий слов: «акция», «организация», «демонстрация» и так далее. Но важно не это. Главное, что общество «Ция» большие политические акции превращает в цирковое представление. Вот прошлое воскресенье. Сторонники крестьянского союза уже собрались на митинг, мы, как полагается господствующей в городе партии, построились для шествия, где-то около рыночной площади орали вкладчики. И тут на главной улице появился впряженный в двуколку баран. Барана вел на поводу чудной дядька, на двуколке сидел сам Ванаг, в цилиндре, в черном пиджаке, с изрядным кульком в руках. Стали сбегаться ребятишки, собираться любопытные. Сухопутный граф с олимпийским спокойствием катил вперед. Когда толпа разрослась, он достал из кулька сантимы и принялся разбрасывать их во все стороны и восклицать: «Старые партии обещают, а мы платим!» Толпа с ревом кинулась за агитатором «Ции». И все предвыборные собрания были сорваны. Наше тоже. После всего того, что я видел в Валмиере, я не удивлюсь, если избирательный список «Ции» получит тысячи голосов и займет место в сейме. И на предыдущих выборах несколько дурней получили по мандату…

Для Пилана осталось загадкой, что имел в виду Роман. Наигрывая на аккордеоне песню из кинофильма «Конгресс танцует», между столиками пошел руководитель оркестра, бывший член труппы молодежной «Живой газеты» Эк, и посетители стали подпевать ему.

«Дас гибт нур айнмал, ес комт нихт видер…» — гудели, завывали, заливались посетители кафе. Одна из сидевших за колонной девиц кинулась на шею своему парню и что было мочи завопила по-латышски: «Красивой чтоб была…» Когда-то в постановке агитколлектива трудовой молодежи в женском хоре это же пела Мелита…

— Ты можешь переносить этот кабацкий гам? — сердито отодвинул Пилан недопитую чашку. — Мне противно.

— Человеку иной раз хочется забыться, чтобы вернуть себе равновесие, — сказал Роман и позвал официанта. — Рюмка, песня иной раз заглушают душевную тревогу.

— Вижу, в тебе, брат, еще много ребячливого, — продолжил он, когда за ними захлопнулись зеркальные двери Народного дома. — Не потерял еще наивной веры в безупречность партии. А у меня, напротив, после той дикой демонстрации в январе двадцать девятого что-то оборвалось внутри. Помнишь, что тогда было? Не помнишь? Жаль. Полезно вспомнить. У меня все это еще перед глазами. Может, потому, что я тогда находился в голове колонны, а во время митинга во дворе Народного дома стоял рядом с Вецкалном. Понимаешь, демонстрация двадцатого января после долгого времени была первым нашим и коммунистов общим мероприятием против политического террора в печати, покушавшейся на права профсоюзов, больничные кассы, на безработных. Демонстрация должна была положить начало согласованным действиям в интересах социализма, но наши лидеры сорвали ее. Именно — сорвали. Я в этом твердо уверен. Я стоял рядом с Вецкалном и видел, как наши построили общее шествие. Колонну левых они оттеснили в самый хвост, и, как только наши вошли во двор Народного дома, Вецкалн с Зейболтом велели запереть ворота. Левые остались на улице, а там на них набросились конные полицейские. С резиновыми дубинками и шашками. Наши рядовые товарищи кричали, требовали отворить ворота, спасти людей, а лидеры, притворившись, что не слышно, приказали оркестру играть марши. «Ничего подобного, все участники шествия уже на дворе. На улице одни бродяги да зеваки остались…» Полиция избивала в кровь членов левого профсоюза, многие из них попали в больницу с переломами рук и ног. Когда мы после митинга вышли на улицу, мостовая была забрызгана кровью. А сколько народу попало в тюрьму? Но лидеров это мало трогало. Ну вот сам скажи, как после такой мерзости жить на свете. Мы сами разрушаем единство рабочего класса, льем воду на мельницу буржуазии. Чем мы в таком случае лучше Носке, предавшего немецкую революцию? Ответь мне! Вот именно, тебе нечего ответить. И мне, к сожалению, тоже. Возмущаюсь лишь в те минуты, когда я, как сейчас, под градусом. Черт знает, почему люди бывают такими мягкотелыми…