Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Сейчас поешь или будешь ждать остальных? — У нее, должно быть, подскочило давление и снова разболелась голова. — Отец сказал, что попозже придет.

— Подожду.

В комнате все было как обычно: каждая вещичка на своем месте, чисто прибрано. Одеяло на кровати без единой складки, стулья поставлены впритык к столу, книги и бумаги на столе сложены аккуратными стопками. Теща, видно, провозилась не один час.

Повесив шапку, Андрис отворил зеркальную дверцу платяного шкафа и тут же осторожно прикрыл, словно побоялся кому-то помешать. Зачем ему смотреть, какое пальто надела сегодня Мелита — выходное или обычное?

«Это ревность… Я становлюсь смешным…»

Погасив люстру, Андрис достал из портфеля записную книжку, брошюру с текстами агитационных речей и при свете настольной лампы уселся писать обзор проведенных народных собраний. По правилам пропагандист на другой день после возвращения из поездки должен отчитаться в центральном комитете. Поэтому надо описать, рассказать, что и как там было. Но отсутствие Мелиты мешало сосредоточиться. Недолго повозившись, он встал и пошел к теще.

— Не дадите ли стакан чаю? Страх как пить охота, — сказал он, чтобы оправдать свое появление на кухне.

Андрис тянул коричневый, не очень сладкий, горячий напиток и беседовал с тещей о домашних делах, ценах на провизию, о том о сем. Вскоре, к счастью, появился отец, и уже не надо было возвращаться в комнату: сейчас подадут ужин. Еще с порога старый Ламберт объявил жене, что голоден как волк.

— Понимаешь, даже пообедать не успел, — сказал он с набитым ртом зятю. — У мостовщиков опять возник конфликт с хозяевами. Помчался туда. Ну и трудно же там пришлось. А оттуда на заседание центрального комитета профсоюза побежал…

Пришла Мелита. В вечернем платье, волосы уложены, на руке — новый пыльник.

— Мой прибор можешь убрать, я есть не буду, — мимоходом сказала она матери. — Перед сном есть вредно.

— Где же это ты так наелась? — Лоб старика прорезали морщины, но, не дождавшись ответа, отец опять заговорил с зятем про заседание. — Левые предложили единый фронт. Из-за якобы совершенно реальной угрозы фашизма. И что только не придумывают.

— Но, может, разговоры о фашистской угрозе в какой-то мере обоснованы, — заметил Андрис. — Вот в прошлом году Олынь в Валмиере уже пробовал.

Тесть грузно откинулся на спинку стула.

— Вецкалн сегодня сказал: «Все эти разговоры о фашистской угрозе — гнусные выдумки врагов нашей партии». Именно так. Заигранная пластинка левых товарищей, хотят выставить себя народными спасителями. Мы, мол, увидели первыми, предупредили, забили тревогу, а не социал-демократы. Они знают, как падки массы на громкие лозунги. А что такое массы? — Ламберт всем телом подался вперед. — Толпа, которая откликается на любой радикальный лозунг, громкий призыв. Легко поддающееся агитации демагогов стадо. Знаю это по опыту семнадцатого года. Народ был крайне возмущен мерзостями царских сатрапов, спекуляцией, пролитой зря солдатской кровью, страданиями трудящихся. Бесконечным предательством на фронте. Чаша терпения была переполнена, умы масс накалены до предела. И в такой момент явились демагоги. «Да здравствует и долой!», «Грабь награбленное!», «Долой войну, контрибуции и аннексии!» — с этого начали. Благодаря этому всплыли на поверхность. Тогда им это удалось, а сейчас уже не те времена. Сейчас ваши вопли, товарищи демагоги, вас к власти не приведут. Наша старая, закаленная партия стоит на страже. Трубите себе о своем фашизме сколько душе угодно, мы не дадим массам попасться на вашу удочку.

— Но черные уж больно обнаглели, — сказал Андрис, хоть ему было не до дискуссии: Мелита его даже не заметила, точно он какой-нибудь столб… А ведь они не виделись два дня…

— Ну и что с того, что обнаглели? Бруно Калнынь говорит: «Некоторым мальчишкам у нас хочется подражать своим взрослым дядюшкам — Муссолини и бесноватому Гитлеру». А наглость, парень, это уже нечто. — Ламберт поднялся помочь жене прибрать вымытую посуду. — Из-за наглости черных нельзя допускать раскола в рабочем движении.

— Может быть, это и так, — попытался Андрис прекратить «воспитание семейного классового сознания», как они с женой называли заводившиеся отцом беседы. — Спокойной ночи! — Он без Мелиты не мог больше усидеть.

Когда Андрис вошел в комнату, Мелита уже лежала в постели. Одеяло натянула до подбородка, руки заложила за голову и закрыла глаза.

«Спит или только притворяется?» Он прошел мимо нее, чуть постоял почти не дыша, отвернулся и сел за стол. Сделать вид, что ничего не случилось? Снова сесть за обзор? Но нет для человека ничего мучительнее неизвестности. А Мелита даже не шевельнется. Так что надо садиться за работу.

— Долго ты еще будешь сидеть? — раздался через короткое время голос жены. Мелита лежала, как и раньше, лишь чуть повернулась лицом к столу. В отблеске света отчетливо вырисовывался ее профиль: высокий лоб, прямой нос, приоткрытые полные губы и чуть выдающийся подбородок.

«Какая она красивая…» С трудом сдержавшись, чтобы не встать, Андрис ответил:

— Пока не закончу отчет о народных собраниях.

— Я хочу спать! — твердым металлическим голосом сказала жена. — Мне свет лампы мешает.

— Мелита…

— Не могу заснуть, когда свет бьет в глаза.

— Прикрою лампу, чтобы не мешала тебе… — потянулся он за лежавшими на краю стола газетами.

Какого усилия стоит иной раз человеку сдержать себя.

Собрание агитаторов состоялось в верхнем, так называемом малом зале Народного дома. Руководители: депутат, директор банка Бастьян, депутат и дипломат Феликс Циелен, директор банка и Рабочего театра Карлис Тифенталь, или же поэт Дзильлея, и специалист по военным делам партии социал-демократов, лейтенант запаса, депутат Бруно Калнынь — заняли места за столом президиума, прежде чем собравшиеся кончили курить и расселись по своим местам. Руководители выглядели именно так, как их в предвыборные недели изображали карикатуристы газет конкурирующих партий. Бастьян мрачный, с наморщенным лбом, Циелен развязно развалился на стуле, засунув большие пальцы рук за жилетные проймы. Тифенталь, горбясь, обеими руками облокотился на стол и выставил вперед клинообразную бородку, Бруно Калнынь, по-военному подтянутый, с гладко зачесанными спереди, но взъерошенными на затылке волосами. Казалось, он пропускал мимо ушей ругань, с которой на бывшего министра земледелия Линдыня обрушился плечистый Билманис за банкротство книготоргового общества «Голос культуры». Какая глупость! Допустить, чтобы перед самыми выборами в сейм пошел с молотка социал-демократический кооператив, имеющий отделения во всех крупных центрах Латвии и пайщиков во всех кругах общества. Какой скандал! На кризис можно, конечно, что угодно свалить, но политическую глупость им оправдывать нельзя.