Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Какое-то время они шли молча. На улицах было темно, пустынно и по-осеннему сыро, гул шагов угасал, точно в вате.

На углу улицы Лачплесиса они догнали какую-то парочку. По самому краю улицы, взявшись за руки, шли парень и девушка и напевали «Дас гибт нур айнмал…». Они вели себя так, словно кроме них на всем свете никого и не было. Когда парочка перешла Мельничную улицу, девушка прильнула головой к плечу парня и пошла пританцовывая.

«Мелита… — Андрису кровь бросилась в голову. — Мелитина походка…» У него подкосились ноги.

— Э-э, что с тобой? — Роман остановился.

— Я пойду… Вспомнил, мне еще одно неотложное дело провернуть надо… — солгал он.

Расставшись с Романом, Андрис, стиснув кулаки, кинулся догонять парочку. Он весь кипел от ярости.

Девушка, принятая им за Мелиту, вместе со своим провожатым, миновав Верманский парк, повернула к Мариинской улице. Андрис следовал за ними по пятам. Около базара Берга, где женщины обычно клянчили у прохожих мужчин папиросы и самых неказистых из них называли красавчиками, к Андрису пристали проститутки. Пока он объяснял им, что не курит и что в кармане у него нет ни гроша, парочка успела скрыться на Курмановской улице, и Андрис потерял ее из виду. Возлюбленные исчезли, должно быть, в каком-нибудь подъезде или подворотне. Но где именно, решить было так же трудно, как задачу, в которой одни лишь неизвестные. Но Андрис горел желанием убедиться, была ли это Мелита. Он остановился возле большого дома и стал ждать. Если это в самом деле его жена, то она рано утром появится тут снова. Она могла войти только в один из домов на этом конце улицы. Андрис поднял на пиджаке воротник и втянул руки в рукава. Хотя был еще август, ночь стояла прохладная. Из подворотни веяло сыростью.

Андрис сделал несколько шагов в направлении улицы Лачплесиса, затем столько же в сторону Елизаветинской. Немного постоял, понаблюдал за рядами домов на одной и другой стороне Курмановской улицы. Где-то неподалеку, за мрачными домами, раздавались свистки сцепщиков вагонов, тяжело пыхтел паровоз и лязгали буфера. Андрис привалился к столбу, на котором висела электрическая лампочка, глянул на карманные часы и продолжал ждать.

Первый час, люди уже давно вернулись из кино, а он все торчит здесь.

Было около часа ночи, когда в переулке появились двое с ведрами и рулонами бумаги. Они останавливались возле дощатых заборов и стен более крупных домов, мазали их клеем и прилепляли плакаты.

«Расклеивают предвыборные плакаты. Но почему их так мало? Идти гурьбой ведь надежнее, если случится столкнуться с противниками». Он знал это по собственным ночным походам в агитколонне Трудовой молодежи. В двадцать восьмом году он около Стрелкового сада попал в настоящую потасовку. Они клеили плакаты на заборе дома пароходства Грауда, и на них напали с железными палками молодчики из национального объединения. Сантыня из центрального отдела пришлось на «скорой помощи» отправить в больницу.

Нет, эти люди, конечно, не были противниками. Встретившись в середине улицы, они перекинулись малопристойными словами и спокойно разошлись.

После них появились двое в формах артели «Экспресс», они приставляли к стенам переносные лестницы и плакаты клеили на уровне второго этажа. Андрис заметил, что они прилепляют сразу по два плаката с разными номерами — так что одновременно работали на двух господ. В полумраке на одном из плакатов можно было различить белую единицу — список домовладельцев.

До трех часов Андрис оставался на улице совершенно один.

Затем неизвестно откуда появились люди. Они шли на некотором расстоянии друг от друга. Шедший в нескольких шагах впереди, подойдя к стене, кивал заднему. Тот тоже подходил к стене, проводил по ней кистью и спешил прочь. За ним подбегал третий и прижимал к стене белый лист. А четвертый только и делал, что смотрел по сторонам.

— Эй, вы! — не стерпел Пилан.

Все на миг застыли, затем, как по команде, повернули назад и даже не на носках, а так, что загудела земля, кинулись в ближайший переулок. Но столкнулись там с двумя верзилами.

Раздался пронзительный полицейский свисток. «Стрелять буду!» — кричал кто-то. Поднялся страшный шум. Со стороны Елизаветинской, Мельничной и Лачплесиса, от железнодорожной насыпи загудели тяжелые шаги. С Мариинской улицы донесся цокот копыт.

— Тут еще кто-то! — Один из подбежавших схватил Андриса за шиворот. — Руки вверх! Ни с места!

Не помогли никакие возражения, Пилана погнали до угла и вместе с остальными задержанными повели под вооруженной охраной посреди мостовой. Не хотели слушать никаких объяснений. В полицейском участке — тоже. Там его втолкнули в грязный закуток рядом с комнатой дежурного. Задержанным не разрешали общаться. К каждому приставили по полицейскому или шпику в штатском.

Андриса допросили первым.

— Ничего не делал, а посреди ночи находился на таком расстоянии от места своего жительства? — спросил чиновник с бледным лицом, прикрыв глаза. Голос у него был тихий, женственный. — Интересно, каким маршрутом вы возвращались из Народного дома на Ревельскую улицу?

— По Дерптской, Елизаветинской… Возле базара Берга я остановился… — Он соображал, как бы скрыть причину своей прогулки. Не скажет же, что выслеживал жену…

— Значит, остановились возле базара Берга? — Чиновник перекосил рот, словно пытался разжевать жесткий кусок. — И в самом базаре были?

Андрис молчал.

— Понятно… — Чиновник сгреб документы Пилана. — Когда вы вышли на Курмановскую, то видели, как те расклеивали листовки?

Андрис не знал, что ответить.

— Стало быть, ты из демократов, что поют московскую песню?

— Я не из тех!

— Стало быть, ты видел этих типов за работой?

— Не совсем. Ведь было темно.

— Ах темно? — Держа ручку за самый конец, чиновник обмакнул перо в чернильницу.

Казалось, он ждал от Андриса еще чего-то, какого-то объяснения. Видно, остальные тоже, потому что в комнате воцарилась гнетущая тишина, а Андрис ломал себе голову над тем, что он скажет, если начнут выспрашивать о Мелите.

Открывая калитку во двор Курситисов, Сильвестр Урбан заранее знал, что его, как нищего, посадят у самых дверей, на колоду, на которой рубят хворост. Но это его от посещения Курситисов удержать не могло. Сильвестр был вынужден стучаться в дверь Курситисов, со всеми приветливо здороваться, занимать их разговорами о том, что видел, что слышал с тех пор, как приходил сюда в последний раз. Пока гость говорил, Курситисы из комнаты не уходили, и он мог все время смотреть на Веронику, а при удобном случае и перемигнуться с ней, условиться о свидании. Поэтому Сильвестр спокойно терпел и насмешливое высокомерие Курситихи, и издевки самого Курситиса насчет женихов, у которых даже справных постол на ногах нет.