Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Земля за сарайчиком загудела, и Сильвестр услышал знакомый низкий и певучий голос.

— Ой, как хорошо, что ты закашлял и огоньком помахал… — прильнула к нему Вероника, как теплая волна. — Кругом такая темень, ни зги не видать. Заплутала я, в другую сторону ушла, к болоту, к волкам.

— В нашей стороне волки не водятся… — Сильвестр отступил поглубже под навес сарайчика, на пороге которого можно было присесть. Хотел сказать, как ждал ее, боялся, даже перестал владеть собой, но слова где-то застревали, и он лишь робко погладил ее руку.

— Хозяин не пускал. — От его пиджака она не отказалась, но велела парню одной половинкой прикрыться и самому. — Должно быть, понял, что иду к тебе. Еще злее стал. Боится, как бы не ушла от них. Но прямо скажи: та земля, участок, у тебя в самом деле будет?

— А как же?

— Хорошая земля и место хорошее?

— Невозделанная. Зато в Курземе. А там ва самом тощем клочке получше, чем на здешней глине, растет. Шесть гектаров! Вот подпишу векселя, тебя за руку — и пошли. И счастлив буду!

— И сразу счастлив!

— А что? Много ли человеку надо? Самостоятельность, земля и… — Третьего он не сказал, но Вероника поняла и так.

— Хорошо бы нам вместе быть… Только какая вас ждет счастливая жизнь… когда мы с тобой оба голяки. Чтобы начать жить, придется в долги влезать. В страшные долги. А как потом выбраться из них? Откуда денег возьмем проценты платить и долг отдавать? Розгальская швея Пурене говорит, что новое хозяйство, у которого долги, — это могила. На нашей стороне нынче семь хозяйств с молотка продали.

— А ты Пурене эту не слушай! Даром что ученая, а черт знает что говорит.

— Так и шалый Антон считает.

— Не знаю, что Антон, а она свободную Латвию хает. И ксендз в тот раз, когда на мельницу приезжал, тоже говорил. Я слышал, как святой отец с Муктупавелом толковали.

— Ну раз ксендз, то конечно… А вообще-то Пурене хорошая, добрая. Бывшая учительница. Бесплатно учит детей, которым осенью в школу не попасть, взрослым письма и прошения пишет. Лучше родной сестры она. Ну такая же почти, как ты… — Вероника прижалась головой к груди парня.

Какое-то время они молчали.

— Сильвестр, ты меня взаправду любишь? — спросила Вероника.

— Взаправду, — сказал он слегка задрожавшим от волнения голосом. — Больше всего на свете. Не знаю, что было бы со мной, если бы тебя вдруг не стало. Не жил бы больше. Незачем было бы.

— Я тоже. Глаза мои, наверно, уже никогда на солнце не смотрели бы. Но как ты думаешь, — спросила она теперь уже другим тоном, — когда у нас будет земля, мы не станем поначалу у других ютиться? Хотя бы шалаш из ветвей поставим и заживем, как сможем. Подальше от чужих глаз и чужих языков. Хочешь так?

— Хочу. Я — как ты.

— На краю первой поднятой залежи клумбу разобью. С ромашками, ноготками, штокрозами. У меня никогда еще своих цветов не было. Все, что я сажала в цветнике Курситисов, хозяйские девчонки пооборвали. Говорят, не твоя это земля, не полагается тебе. А теперь, когда у нас своя земля, свой сад будет… Сильвестр, и свой сад у нас будет?

— Будет. Большой фруктовый сад разобьем.

— Да, яблони и вишни. Под деревьями маки посею. Пускай они яблони и вишни украшают.

— К яблоням, сливам и вишням пчелы полагаются, — деловито пояснил Сильвестр. — Я у курземцев подсмотрел. У кого фруктовые деревья, у того и пчелы.

— Пчелы, да! — весело засмеялась девушка. — Тогда у нас и свой мед будет. Летом с луговых цветов, осенью с вереска. Всю зиму будем сотовый мед сосать, сосать, пока одни желтые комочки воска не останутся. Свечечки святой Марии. Буду целовать тебя медовыми губами.

— Медовыми?

— За то, что ты такой хороший. Мне, бывает, так сладенького хочется. Не знаю, что сделала бы, если бы ты дал мне кусочек медового сота.

— Тебе и впрямь так меду хочется?

— М-м! Я разреветься готова… Ну, а теперь я побежала. Дома меня, наверное, уже ждут. Хозяин рассердится, так иной раз вместо ремня за полено хватается.

— Я малость провожу тебя… — Сильвестр тяжело поднялся.

— У тебя впереди дальняя дорога, в Курземе…

— К утру, до вторых петухов доберусь… Мы в эти дни и не повидаемся. Послушай, — быстро проговорил он, словно вспомнил что-то, — ты послезавтра сходи к большому дубу, что на границе Пекшана. Ну там, где мы с тобой встречались, и в дупле поищи. Поищешь и найдешь кое-что. Да, Верочка?

Прикрываясь по-прежнему одним пиджаком, они шли навстречу сияющему в глубоком мраке огоньку. Легко обутые ноги мерзли.

Отдав распоряжение айзсаргам, нежданные гости собрались покурить в большой комнате мельника. Папиросу взяла и некурящая розульская барынька, которая была не в форменной одежде айзсаргши, как обычно вне дома, а в облегающем жакете и куталась в крестьянский платок. Начальница волостных айзсаргш никак не могла успокоиться. И когда она наклонилась к зажженной волостным старшиной Озолом спичке, ее не очень чистые пальцы так дрожали, что даже неразговорчивый Муктупавел почел нужным произнести несколько успокоительных слов.

— Что верно, то верно, розульская барынька о своем общественно-государственном положении забывать не должна, — дополнил мельника командир айзсаргской роты Велкме. — Она — лицо военное, а военный человек в любом случае должен сдерживаться. Ведь вор известен.

— Так я же говорила вам, кто меня на самом деле перепугал… — справившись с кашлем от папиросного дыма, начальница айзсаргш принялась рассказывать все сначала: — Дело вот как было. Приходит он утром с посудой: «Мне полфунта меду. Денег у меня нет. Прошу поэтому дать в долг». А я ему: «У меня с голяками разговор короткий. Я своим добром не бросаюсь и за то, что продаю, мне наличные нужны. Это мой товар». Ну и наш Янка выставил его. Но чуть погодя тот снова является и снова за свое. Опять ему, как полагается, отказала. А вечером, когда я уже в ночной рубашке была…

— В рубашке… и Янка рядом? Хи, хи, — затрясся от смеха полнотелый Озол.

— Нечего ржать! — Айзсаргская командирша повернулась к волостному старшине спиной. — Я не интересуюсь, в чем и с кем ты спишь, и нечего тебе свой частокол скалить. Так вот, — теперь она уже обращалась к одному Велкме, — вечером, только я легла, он ко мне врывается снова. Опять выставила, как полагается. Думала, хватит наконец. А не тут-то было. Рано утром собаки такой гвалт подняли, что мы все прямо с кроватей повскакали. Выбегаю я во двор и вижу: чужой мужик в саду от собак отбивается. Я выстрелила, так он наутек пустился. Я за ним. Был бы красный, а этот…

— И этого к красным причислить следовало бы, — сурово сказал Озол. — Сообщить куда надо и…

— Так это же Сильвестр, кавалер ордена Лачплесиса, он у меня на мельнице работает, — спокойно сказал Муктупавел, но с явной строптивостью в голосе: свой дом я, мол, бесчестить не позволю.