Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Муктупавел прав. Сделаем из него коммуниста, так только сами и опозоримся. Уж лучше в суд подать. — Велкме пододвинул мельниково кресло и уселся, только сиденье затрещало под ним. — Вообще-то мы порою не по-хозяйски распоряжаемся. Этой весной начальник информационного отдела штаба господин Берзинь на собрании айзсаргских командиров хорошо сказал: «Мы своего добиваться должны, но разумно, в каждом месте и в каждом случае по-своему. Поэтому Крестьянский союз…»

— На выборах Крестьянский союз провалился. Ульманис пройдет в сейм лишь в том случае, если те, что опередили его, уступят, — съязвил Муктупавел. Уже почти десять лет он платил членские взносы партии христианских крестьян Латгале, был сторонником ксендза и не без удовольствия поддел членов конкурирующей партии.

— Выборы выборами, а государством управлять — это дело совсем другое, — повернулся Велкме к Озолу и розульской барыньке. — Беда вся в том, что у латышей вообще слишком мало национальной гордости. Подумать только! В двадцатом году латыши половину России могли бы к Латвии присоединить, не поторопись они мир с Москвой заключить. Вот и проморгали. Иностранные гости уже не раз попрекали за это! Порою прямо под землю провалиться хотелось. Так что теперь надо всех подчистую брать. Прочь с дороги! Кому только теперь в сейме брехать не дозволено! Красным, русакам, белорусам, жидам и невесть кому еще. Недавно во время выборов молодцы из польского союза Звионского без зазрения совести потребовали отдать Польше целых шесть волостей Илкустского уезда. Всякие там Валентиновичи, Серафимовичи мешали проводить крестьянские собрания и праздник латгальской католической церкви.

— Надо действовать, как в других местах. Как в Финляндии… Красных к ногтю прижали, кого следовало, порешили. А мы, точно нюни какие-то, со своей демократией носимся… Но про хозяйку «Розулей» господин Озол верно говорит. Кому из нас неохота с девкой или парнем побаловаться, особо если они молодые и пригожие. Но то, что начальница айзсаргш Урпину позволяет, ни в какие ворота не лезет. Разрешает парнишке хвастать, будто он на усадьбе распоряжается. И лишь потому, что хозяйка иной раз ночью пускает его в теплую постель…

— Господин Велкме знает, что мой работник перед выборами в сейм агитировал за Крестьянский союз.

— Агитировать-то агитировал, но…

— А остальное уж мое дело. «Розули» мои. Земля эта досталась мне как борцу за свободу.

— Хо-хо-хо… — Озол издевательски уставился на айзсаргскую начальницу. — Ну и боролась же ты! Пивными бочками да своими телесами. Не охмурила бы командира ландесвера Таубе, с капитаном Крастынем шашен бы не завела, тебе армейских бумаг не видать бы как ушей своих. И никто не вздумал бы полоумного арендатора «Розулей» большевистским агентом объявить. Эти выдумки про розулевского старика белыми нитками шиты.

— Пускай и белыми, но зато крепко. Тебе по сей день зависть спать не дает оттого, что мыза эта у тебя из-под самого носа уплыла. А теперь утрись! Завидно, да?

— Чего это они, черт подери, так долго ведут его? — попытался Муктупавел прекратить ссору. — Не удрал ли голяк этот?

— Может статься, может статься… — Велкме приосанился и, заскрипев сапогами, подошел к окну, из которого был виден двор и дорога в батрацкую. — Сильвестр всегда был шальным. Хотя бы в девятнадцатом году. Бросился на вооруженных немцев! Поди знай, что такой голяк выкинуть может. Красные начали к хитрым ходам прибегать. В Екабштадте, в Серпилях они в свои сети заманили хозяина, у которого одной пашни тридцать гектаров.

— Сильвестр для них, коммунистов, чересчур прост. Сперва подумать надо, а уж потом говорить. Гляди, ведут.

— Лачплесиса? — Все кинулись к окну. — А как он? Подчиняется?

Очевидно, он все же подчинялся. Не успела розулевская барынька глянуть на двор, как в сенях стукнула откинутая ногой дверь и раздался такой грохот, будто на пол свалили груду полевых камней.

— Живей, живей, а то я тебе! Факт! — донесся голос Антона Гайкалниека. И чуть погодя Сильвестр Урбан, спотыкаясь, ввалился через порог.

Мельничного работника скрутили веревками, как тюк, и удивительно, как это ему еще удавалось двигаться и держаться на ногах, когда его втолкнули в комнату. Айзсарги поусердствовали: ворот на рубашке у Сильвестра оторван, волосы растрепаны, нижняя губа вздулась.

Допетляв почти до середины комнаты, Сильвестр остановился на ковровой дорожке и зло уставился на волостных заправил.

— По какому праву вы подняли руку на кавалера ордена Лачплесиса? — спросил он сиплым от ярости голосом.

— Никто на тебя руку не поднимал. А о твоем ордене люди могли и не знать, на груди у тебя ничего нет. — Велкме так повернулся, чтобы Сильвестру стали видны почетные айзсаргские нашивки на френче. — Гражданин Сильвестр Урбан задержан за то, что совершил тяжелое преступление, покусился на основы латвийского государства, на частную собственность, и арестован.

— Факт, что арестован! — Антон Гайгалниек, державший все время ружье наперевес, стукнул прикладом об пол.

— Я кавалер ордена Лачплесиса, и никто не вправе связывать меня, — прохрипел Сильвестр.

— Айзсарг Гайкалниек, ты превысил свою власть. Развязать кавалера военного ордена! — скомандовал Велкме. Он понимал, что нельзя быть опрометчивым. Существует статут ордена Лачплесиса, существует капитул ордена, председателем которого является сам президент государства…

— Но, начальник! — обиделся Гайгалниек. — Отпустить этого босяка! Наверно, ты и сам, и начальница…

— Развязать и как можно быстрей!

— Начальник! — Гайгалниек недоуменно помахал уже ненужным теперь ружьем, потом, зажав его между коленями, принялся развязывать веревки. Гайгалниеку пришли на помощь оба младших айзсарга, недавно вернувшиеся с военной службы ребята с новых дворов на мызе Пильницкого: один по-крестьянски медлительный, другой, напротив, очень расторопный. Оба оказались посообразительней Гайгалниека: прежде чем взяться за веревку, они прислонили ружья к стене. Поняли, применить их уже не придется.

Пока айзсарги возились с веревками, Сильвестр, вскинув голову, честил своих пленителей за покушение на его права. Когда ему вручали орден, батальон построили, как на параде, со знаменем! Он имеет право ездить по железной дороге за полцены, имеет право на бесплатное лечение и больницу, а какие-то дурни скручивают его, точно зверя, точно разбойника с большой дороги.

— Разница между тобой и разбойником с большой дороги не так уж велика. — Велкме устроился за столом, собираясь писать протокол. — Ворвался умышленно?

— Ворвался? К потаскухе этой? — Налитыми кровью глазами Урбан взглянул на айзсаргскую начальницу.