Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Но играть надо на что-то существенное, — сказал он, мешая кости.

— На клопов давай! — У Дзениса созрел план. — За каждую проигранную партию ловим трех клопов. Отыгрываться нельзя. Сколько проиграли, столько и ловим тут же, в камере. И сохраняем до утра, чтобы перед всеми отчитаться.

— Черт подери… — призадумался извозчик. — Так и не поспишь, всю ночь провозишься.

— Если ты проиграешь, я позволю тебе твою долю завтра отловить… — как бы нехотя уступил Дзенис, чтобы партнер не заметил, что именно этого он и добивается.

Расчет был прост. Пока не знаешь хорошо каждого обитателя камеры, не знаешь, что у кого на душе, чтобы ночью не спать, нужен повод. А десять проигранных клопов для этого вполне достаточное основание.

На сей раз пообщаться с женщинами пообстоятельнее не удалось. То ли слишком ушлыми оказались надзиратели, то ли стряслось что-нибудь с Малышкой? Только ответили, что здоровы, следователи не беспокоили и что появилась новая уголовная. Зато с сидящим в одиночке Викентием и с третьей камерой Дзенис наговорился вдоволь. Многое выяснил, согласовал и узнал. Например, что Викентий за переписку с Упениек из второй женской камеры угодил в карцер, что Шпиллер прислал с воли письмо Лиепе. Узнал также, почему Леузниек повздорил с Дагисом. Взволнованный кузнец в первые дни переслал письмо Дабару с просьбой позаботиться о жене; оба товарища по камере сочли это предательством и объявили старику бойкот. Враг ты, если обращаешься за помощью к предателю рабочего класса.

Близилось утро, коридорный надзиратель, как обычно, шипя, уже ковылял мимо дверей камер и, подглядывая, открывал глазки и засовы, когда Дзенис кончил перестукиваться и лег рядом с Федоровым. Мальчик придвинулся поближе и бодро шепнул:

— Я пять клопов поймал. Я вчера подумал, ты играешь всерьез.

— Всерьез, а как же! А теперь спать. Смотри, чернявый Розен, или как его там зовут, уже заворочался.

— Он все время не спал, — шепнул мальчик на ухо Дзенису. — Только прикидывался.

— Смотри-ка!

Днем в камере и уборной, где они мыли посуду в лоханке, потом во дворе, на прогулке, Дзенис пытался вызвать Розена на откровенный разговор. Хоть узнать бы, что за человек; обвиняется в попытке нападения на женщину. Но Розен оказался на редкость неразговорчивым.

«Он все же не агент», — успокоился Дзенис. Подсаживают обычно очень болтливых и назойливых. Скорее надо быть начеку с весельчаком-извозчиком. А Розен уж откроется сам.

Дзенис и Федоров заранее договорились вечером затеять спор о земельной собственности и капиталистическом обществе, надеясь вовлечь в него и пушкановских крестьян. Вначале Федоров задавал вопросы, а Дзенис отвечал, но вскоре он стал спрашивать и сам же отвечал. У парня для целенаправленного спора не хватало знаний, и он словно топтался на месте. Потому, может быть, ожидавшийся обмен мнениями с пушкановцами и не состоялся. Только седой старик вставил что-то о продажных землемерах. Их всех под замок засадить надо.

— Не болтай! — одернул его Сперкай. — За то, что языки распускали, мы теперь и маемся тут.

Не помогли ни возражения Федорова, ни красноречие Дзениса, ни трескотня извозчика Тидера. Пушкановские крестьяне по-прежнему сидели в углу камеры, около тюфяков, и настороженно посматривали на окованную железом дверь.

В тот вечер с Тидером играл больше Федоров. Дзенис после нескольких проигранных партий от дальнейшего соревнования отказался, сославшись на недомогание, и опустился на расстеленный тюфяк. Тидер поймет: годы, ревматизм и «санаторий» пограничной охраны дают о себе знать. Человек не машина — завел, и пошла. Но за проигранных клопов пускай партнер не беспокоится. Завтра рано утром он их получит в спичечной коробке, один к одному, целыми и невредимыми. Захочет, сможет назначить проверочную комиссию. Не усох ли, не пострадал ли какой. А теперь надо спать, и только очухается, так… В коридоре сегодня, видно, беспокойный тюремщик.

Сейчас действительно дежурил сварливый надзиратель, и ночь прошла тревожно. Каждые пятнадцать минут за дверью щелкал клапан глазка и, словно отсветом далекого светильника, мерцало стеклышко, а чуткое ухо заключенного улавливало, как кто-то приглушенно потаптывает за дверью. Надо было замереть или изобразить кровожадного охотника за насекомыми, или же сделать вид, что спишь беспокойным сном. Ведь так спят многие — кто этого не знает?

Очень трудно перестукиваться в правой половине стены. Более подходящее для этого место заняли оба крестьянина и Розен, и Дзенису оставался лишь угол, примыкавший к коридору. А в ночной тишине даже удары ногтем доносятся туда как по проводу. Видно, надзиратель что-то заподозрил. Клапан глазка в двери камеры, едва закрывшись, щелкал снова. Так это продолжалось уже довольно долго. И, когда Дзенис снова оборвал постукивание, Розен встал, пыхтя, проковылял к параше, передвинул вонючий сосуд поближе к двери, прямо против соглядатая, и стал шумно справлять свою нужду. Глазок закрылся. Раздалась ругань. Вскоре тюремщик уже застучал сапогами в другом конце коридора.

— Кончай! — ложась, предупредил Розен. — Не видишь, что тебя хотят подкараулить. Коридорный в третьей спит. Вчера, наверно, подслушал, как ты перестукивался со своими.

— Смотри-ка! И ты подслушивал?

— Не подслушивал, но не глухой же я. Только не вздумай опять выспрашивать меня! Все равно ничего не скажу.

«Замкнутый характер… — Дзенис опустился на свое ложе. — Иной скрывает свои беды, а иной — свою душу. С исковерканными характерами трудно будет при социализме. Но такими их, трудовых людей, сформировала история, жизнь среди душегубов, шпионов, эксплуататоров. Для заключенных надо организовать политучебу, — думал Дзенис. — Время заключения рабочие и трудовая молодежь должны использовать целесообразно, чтобы, выйдя на волю, способны были хорошо агитировать, научно и понятно разъяснять массам революционную правду. Не одной рижской Центральной тюрьме называться рабочим университетом».

Вскоре Дзенис поделился с Федоровым насчет занятий, которые следовало бы организовать в камере.

— Была бы у нас газета, начали бы с политинформации. Неужели во всей тюрьме ни у кого из заключенных не найдется газеты?

— В третьей камере бухгалтеру Сельскохозяйственного экономического общества за хорошее поведение два раза в неделю носят «Латвийского воина».

— За хорошее поведение, стало быть? Понятно. А что, если нам попытаться получить номер газеты? Поторгуйся с коридорным или с тем же надзирателем, который давал тебе керосину клопов изводить.

После завтрака извозчика Тидера увели в суд. Он вернулся уже под вечер, лишь на миг, за котелком и другими вещами, положенными арестанту.