Владимир Степаненко - Дежурный по звездам

— Ложись! — приказал Елкин.

Вырвавшись из-за высокой стены деревьев, бомбардировщики пронеслись над самыми верхушками, разрывая барабанные перепонки людей.

Девять Ю-88 прошли над забитой дорогой, полями, болотами, но не стали бомбить. С самолетов белыми снежинками закружились листовки. Первые бумажки упали на землю, на лежащих людей, а сверху летели все новые и новые…

Листовки накрыли Сироткина. Он скользнул глазами: «Русский солдат, в твоих руках спасение. Листовка — пропуск для сдачи в плен». Перевернул плотный лист бумаги, уставившись на рисунок: черное кольцо окружили танки. «Жизнь лучше, чем смерть. Красноармеец, ты должен выбирать сам!»

— Прочитал? — спросил танкист с обгоревшим лицом. — Сволочи. Черта с два я сдамся! Еще повоюю! — Он сжал черный кулак и погрозил вслед бомбардировщикам.

С высоты упал темно-серый самолет и начал строчить по дороге из пулеметов и пушек.

— Вот это настоящая агитация, — улыбнулся спекшимися губами старший политрук Елкин. — «Мессершмитт» прилетел — аргумент для агитации!

Толпа колыхнулась на дороге и побежала. С диким ржанием сорвались кони, таща за собой зарядные ящики, артиллерийские орудия.

Истребитель с черными крестами на крыльях обстрелял дорогу, развернулся и зашел снова. Летчик снизился, прижал самолет к земле и гонялся за каждым человеком.

По летящему истребителю выстрелили из винтовки.

— Не стрелять! — закричал кто-то охрипшим голосом, размахивая пистолетом. — Не выдавать себя!

— Сироткин, пулемет! — крикнул старший политрук Елкин.

Сироткин отмахнулся. Без напоминания он знал, что ему надо делать. С одного удара вбил ножки сошек в срез кювета. Крепко прижал к щеке приклад. Посмотрел вдоль ствола. Истребитель, слепя сверкающим блеском винта, несся прямо на него, продолжая бить из пушек и пулеметов по лежащим на дороге людям.

— Стреляй! — хрипел Елкин в бессильной злобе.

Но Сироткин не торопился и целился наверняка.

— Стреляй, тебе говорят! — кричал танкист до посинения, задрав высоко голову. Острый кадык дергался, как затвор винтовки.

Иван Сироткин нажал на спусковую скобу. Он не испугался летящего истребителя, как могло показаться со стороны, а выбирал нужный момент. Недаром он много бил в деревне на взлет тетеревов и вальдшнепов. Стрелял, не ощущая отдачи по плечу приклада. «Мессершмитт» снизился и мчался почти над головой.

Сироткин не видел, как за его спиной он ударился в землю. Сильный взрыв оглушил людей. В воздух полетели куски металла, разбитая кабина, плоскости с черными крестами.

— Сироткин сбил фашистского летчика! — закричал старший политрук Елкин. — Оружие есть — надо драться. Драться до конца!

— Танки! — закричал кто-то.

Красноармейцы бросились в разные стороны.

На дороге рвались снаряды. Острые осколки со свистом проносились над головой, прижимая людей к земле. Поток подхватил Сироткина и буквально понес его за собой. Снаряды рвались впереди, сзади, с обеих сторон. Горячий кусок металла ударил Ивана в левую руку, и он упал…

Застучали первые капли дождя. Налетел шквальный ветер, и черное небо исполосовали острые молнии. Тяжелые раскаты грома влились в орудийный гул и вместе с ним неоднократно повторялись многоголосым эхом. Ливень обрушился на землю, прибивая пыль, траву и кустарники. На растекающихся лужах вспыхивали пузыри, и по кюветам понеслись ручьи.

К Сироткину вернулось сознание, и он в первый раз после своего ранения увидел над головой небо с темными облаками и стал понимать долетающие звуки. Струйки воды обидно сбегали по щекам. Он пытался поймать их языком, но вода почти не попадала в рот. По ногам бежал шумный поток, и Сироткин догадался, что упал на бугре, а ниже скат горы. Силился понять, что случилось, но мысли путались. Мелькали лишь какие-то обрывки воспоминаний. Вот на дорогу вырвались танки с черными крестами, они направились на мечущуюся толпу в серых шинелях, гимнастерках… слепящие сполохи огней… Отчетливо, будто это было сейчас, Сироткин услышал выстрелы пушек, захлебывающийся стук пулеметов и крики людей… Он повернул голову вправо и ощутил тупую боль. Нестерпимо ныло плечо. «Да, это он стрелял по немецким танкам из ручника, и приклад больно ударял в плечо». Затем наступил провал. Нитка воспоминаний оборвалась. Голова гудела, все звуки смешались. Но глаза настойчиво что-то искали, подолгу останавливаясь на дороге, желтеющем пшеничном поле, мокрых кустах и деревьях.

Около дороги стояли два сожженных танка. Они застыли ржавыми глыбами, в черных пятнах масляной копоти. Он похолодел от ужаса, вспомнив, как они грохотали и шли прямо на людей, давили их гусеницами… И вдруг — минуту назад испуганные и растерянные — бойцы разъяренно бросились на стальные коробки… В танки полетели гранаты. Загорелся один танк, а за ним и другой. Сироткин попытался подняться, по не смог оторваться от земли. Он старался понять, почему рядом с собой не видит Федько, старшего политрука Елкина, обгоревшего танкиста. Куда они делись и почему бросили его здесь, на горе, одного? Дождь не охладил тела и не снял боли. Грязный поток несся мимо, но раненый не замечал его. Он с трудом проглотил слюну. Не мог больше терпеть жажду, язык обдирал рот, как наждачный камень. Протянул руку и ощутил воду. Удалось немного зачерпнуть горстью, но до рта не донес — расплескал. Чуть смочил растрескавшиеся губы и почувствовал облегчение. После долгих усилий перевернулся на бок, наклонился и припал к воде. Жадно пил, захлебываясь, отфыркиваясь, не отрываясь от ручья.

Выглянуло жаркое солнце. Гимнастерка запарила и начала просыхать. Он разморился и задремал. Сколько прошло времени, не знал, но, когда очнулся, солнце уже скатилось за лес. По сырой земле, полям, дороге вытянулись длинные, мрачные тени. С трудом поднялся, медленно спустился к дороге. Левая рука висела плетью. Бинт пропитался кровью. Он силился вспомнить, кто его перевязывал, но не мог. Брошенные машины и повозки помогали ориентироваться. Пустынная дорога вдруг ожила. На большой скорости проехали машины, по обочине брели люди. Они переговаривались, окликали друг друга. Сироткина все обгоняли, так как он шел очень медленно. Сил не было. Крови потерял много, а когда в последний раз ел — забыл. Вспомнил, как повар Федько, хлопая себя по жирному животу, любил говорить: «Два раза звонили — пора обедать!» Не мог понять, куда делся его вещевой мешок с продуктами. Еще раз ощупал себя, чтобы убедиться, что шинели на нем не было. Сейчас он особенно пожалел о ней: в правом кармане лежали сухари, а в левом пачка махорки.

Вдруг остановился, словно от толчка. Где же его ручной пулемет? Медленно повернулся и побрел назад, — может, найдет у ручья свой ручник.