Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Узлы оттягивали Римме руки, она плелась, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Как ей не хотелось возвращаться в ту страшную комнату! Мимо развалин их дома она прошла опустив голову: рухнули не просто стены, потолок — рухнула прежняя жизнь. Каждую минуту она что-нибудь вспоминала: ни одной фотографии не осталось! Она забудет, какая была бабушка, она сама в детстве, в ролях… Хорошо хоть Борина маленькая карточка с паспорта всегда у нее с собой. А книги! А Борины ноты! А… и так без конца…

Она машинально нажала кнопку звонка, он прозвенел громко, отчетливо — уже дали ток — значит, семь. Лялька моментально открыла и, просияв, звонко заговорила:

— Идем скорей! Посмотри, как у нас хорошо! — а увидев узлы, ахнула: — Как ты такие громадины дотащила! Пусти, я возьму.

Они вместе втащили узлы в комнату. Там было тепло, топилась печурка, на ней закипал сверкающий чайник, в чистой алюминиевой кастрюльке булькала каша. Пахло свежевымытым полом. Отвалившиеся обои оторваны, грязных одеял и тряпок нет, кровать начищена до блеска, на диване проступил его темно-красный цвет. Потертая клеенка на круглом столе не вызвала отвращения даже у брезгливой Риммы; вокруг него стояли три венских стула. Над столом спускалась лампа под оранжевым абажуром, дававшая мягкий свет. Это была другая комната. Здесь уже можно было жить.

— Как ты смогла? — ошеломленно проговорила Римма. — Когда ты успела? Где ты все это взяла?

— Бабушка Клава помогла. И стулья принесла, и абажур. Правда, хорошо? Тебе нравится? — звенела сияющая Лялька. — Раздевайся скорей, — она расстегивала на Римме шубу. — Вешай сюда, я гвоздики вбила.

Лялька стояла перед ней в длинном холщовом переднике, надетом на школьное платьице, рукава засучены, из них торчат худенькие детские руки, голова повязана линялой косынкой, видны только толстые короткие косички, личико бледное, утомленное, а глаза сияют радостным ожиданием ее радости.

— Чудо ты мое! — тихо проговорила Римма. — Что бы я без тебя делала?

Ляля вся засветилась, даже порозовела от ее слов и высоким звенящим голоском, в котором чувствовались слезы, сказала:

— Сейчас ужинать будем. Садись сюда, это будет твое место, хорошо?

Вынула из фанерного буфетика тарелки, чашки, поставила на стол, говоря:

— Ты не бойся, они чистые, с мылом вымыла, кипятком обдала…

Они не торопясь поели горячей каши, напились кипятку с хлебом и леденцами, чувствуя, что у них снова есть дом. Поев, Римма закурила, а Ляля, перемыв посуду, опрокинула ее на клеенку и деловым тоном сказала:

— Вытереть нечем. За вещами к нам сегодня пойдем или уж завтра?

Римма посмотрела с изумлением: она знала, как нестерпимо трудно Ляле идти туда. Когда наступило лето сорок второго, Римма предложила ей пойти домой и взять летние вещи. Лялька побледнела, сжалась и таким голосом сказала: «Не могу… Пойди сама», что она, поняв ее, не настаивала и пошла одна, хотя рыться в чужих вещах было неприятно, а теперь Ляля сама предлагает.

— Зачем тебе идти, Ляль? — мягко сказала Римма. — Давай сначала посмотрим, что нам в клинике собрали.

Они развязали узлы, в них с женской заботливостью было сложено все необходимое: два байковых одеяла, две небольшие подушки, простыни, полотенца, две кастрюли, в которые были вложены пакетик соли, кусок мыла и две коробки спичек. Еще там были три кружки, вилки, ложки, нож и даже два стареньких фланелевых халата. Все вещи были не новые, но чистые.

— Как много всего! — обрадовалась Лялька. — А я все думала: на чем спать? Сейчас постелю, — и попросила: — Давай вместе ляжем, как раньше. Ты не бойся, кровать чистая-пречистая, а матрац мы на улицу вытаскивали, выбивали, снегом обтерли, тебе не будет противно.

— Конечно, Ляль, — ответила Римма, — все у нас будет как раньше, только давай сначала письма напишем, надо скорее нашим новый адрес сообщить.

Лялька вырвала два листочка из тетради, и они уселись рядом за круглый стол.

Римма на секунду задумалась: как написать Борису помягче, полегче, чтобы он не слишком огорчился, потом быстро написала:

«Боренька, дорогой мой! Сижу в новой комнате, а наш дом — тю-тю! Проклятые фрицы прикончили. Но ты не волнуйся, у нас уже чисто, тепло, уютно. Ничего у нас не осталось, но ведь это пустяки, правда? Постепенно обзаведемся. Главное — все живы. А самое необходимое уже есть — со всех сторон помогли. Пишу коротко — очень сегодня захлопоталась. Наш новый адрес…»

О смерти Федора Ивановича она не написала — на фронте смертей хватает.

Рано утром пришел Медведев, приволок большой мешок щепок, стружки — для печурки годится. Удивился переменам в комнате и уважительно сказал:

— Вот что значит женская рука.

— Детская, — поправила Римма. — Я только переживала и бегала, бегала и переживала, а сделала все Ляля.

— Ну-у молодчина… — восхищенно протянул Андрей Михайлович и сразу заторопил Римму: — Живо одевайся, мне грузовик ненадолго дали, в нем гроб стоит — ночью сделал, похороним Федора Ивановича. У тебя чернильный карандаш есть? — обратился он к Ляле. Та кивнула. Медведев вынул из мешка дощечку, подал ей, сказав:

— Напиши большими буквами: «Федор Иванович…» — остановился и спросил Римму: — А как его фамилия?

Римма молча пожала плечами.

— И я не знаю… И сколько лет ему было, тоже не знаю…

— Как же так? — растерянно проговорила Римма. — Мы ничего о нем не знаем… Одно знали: Федор Иванович сделает, Федор Иванович поможет, надо сказать Федору Ивановичу…

— Уже не поправишь… — вздохнул Андрей Михайлович. — А сейчас что писать-то? Машина ждать не может.

— Напишем просто, — сказала Римма, — «Федор Иванович — наш защитник».

В первые два блокадных года вопрос о деньгах не стоял: продукты по карточкам и квартира стоили мало, на рынке за деньги ничего нельзя было купить — продукты менялись на вещи, зарплаты Натальи Алексеевны вполне хватало.

Теперь оказалось, что необходима прорва денег: за что ни хватись — ничего нет. Римме, Наталье Алексеевне, даже Ляле в школе старались помочь ордерами на самые необходимые вещи. А на что купить? Продуктов по карточкам выдавали неизмеримо больше и лучшего качества — естественно, на них и тратить приходилось значительно больше. А чего-то не выкупить было невозможно — истощение отступало очень медленно.

В военно-шефской комиссии Римма не получала зарплату — слово «шефская» исключало такую возможность. Актерам выдавали рабочую карточку и литерную — «литер Б», что было гораздо важнее.

У Риммы голова разламывалась от постоянной мысли: «Где достать? Как вывернуться?» И посоветоваться не с кем. Наталья Алексеевна раз навсегда отстранилась от домашних забот, и, когда Римма попробовала с ней заговорить об этом, коротко ответила: