Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Я отдаю все. Больше мне взять негде.

Борису об этом писать нельзя — чем он может помочь? Только огорчится. Зимину — тем более: тот немедленно вывернет все карманы, а денег она от него не примет. Одно дело — продукты в смертельный голод, да еще в виде помощи ребенку, а взять деньги от, в общем-то, чужого человека она не может.

Римма со стыдом вспоминала, как в той, довоенной жизни она постоянно ныла: «Хочу то, хочу это…» — и в конце концов получала: Борис брал «халтуру», бабушка экономила на хозяйстве, а она начинала ныть снова.

«Какой эгоисткой была! — с удивлением думала она. — А сейчас? Не зарабатываю ни копейки, жду, что кто-то поможет…»

Она решила искать работу. Театр ее еще не вернулся. И возьмут ли обратно? Может не оказаться штатной единицы.

Однажды она вспомнила, что где-то поблизости до войны был Дом художественного воспитания. Римма пошла туда и увидела обычную для всех учреждений картину: две женщины в ватниках топили печурку. От них она узнала, что скоро здесь откроют Дом пионеров и что педагоги нужны.

В кабинете директора сидел старик в тулупе и шапке. Он обрадовался Римме — очевидно, педагоги не стекались сюда толпами — и спросил, что она может делать.

— Я окончила Театральный институт, — робко сказала Римма, — один сезон работала в театре. Могу попробовать вести драмкружок.

— Театральный коллектив, — поправил ее директор.

— Я никогда не преподавала, может быть, у меня ничего не получится, тогда я сама уйду.

— Не будем загадывать, — улыбнулся директор. — Диплом у вас есть?

— Пропал, — грустно сообщила Римма. — Если можете, поверьте мне на слово.

— Верю, — серьезно ответил он и уже деловым тоном продолжал: — Должен вас предупредить: зарплата у вас пока будет маленькая, но зато дадим рабочую карточку и дополнительную. Заниматься будете два раза в неделю. Впоследствии, если дело у вас пойдет, наберете побольше ребят, зарплату прибавим. Согласны?

Римма торопливо кивнула — еще бы не согласиться! Всего два раза в неделю, десять минут ходьбы от дома, а зарплата такая же, как была у нее в театре.

— Пишите заявление, Римма Александровна, — протянул ей листок директор, — с будущей недели начнете. А мы объявим по школам, чтобы вам присылали ребят.

На первое занятие она шла со страхом: как дети примут ее? Хорошо, если будут младшие, а если старшеклассники? Как справиться с ними? Она чувствовала себя маленькой, жалкой в обтрепанной шубке и проношенных валенках. Что говорить им? Она приготовила целую речь об эстетическом воспитании, о влиянии искусства на формирование характера… Много красивых слов, которые боялась забыть.

Директор встретил ее приветливо, сказал, что ребята собираются, что пока она будет заниматься в комнатке наверху, там теплее, скорее «надышите», а весной дадут большой класс. Привел ее туда, представил и ушел.

Римма, стараясь скрыть испуг, огляделась: в комнате тесно сидели много девочек и два мальчика, на вид взрослые, лица были серьезные, хмурые — в войну дети разучились смеяться. Она села за приготовленный для нее столик, к счастью забыла свою великолепную речь, и просто сказала:

— Мы с вами будем ставить спектакли, играть пьесы. Я хочу, чтобы это стало радостью для вас и для ребят, которые придут смотреть наши спектакли. Я еще не умею ставить, я только играла, но я буду учиться, а вы мне поможете, правда? — улыбнулась она в заключение.

Несколько девочек улыбнулись в ответ.

— А теперь давайте знакомиться, — Римма вынула тетрадку и карандаш. — Пусть каждый назовет себя и прочтет маленький кусочек басни или стихотворения. Мне нужно знать, какой у кого голос, кто как говорит, иначе не выбрать пьесу.

Девочки называли себя бойко, а читали скованно, стесняясь, забывая текст. Очередь дошла до одного из мальчиков — довольно рослого, на лоб выпущен лихой чуб, брюки засунуты в спущенные гармошкой сапоги, и Римме показалось, что за голенищем у него нож. Он небрежно произнес: «Новицкий Митька» — и сразу, вихляясь, завопил открытым «белым» звуком: «Пагиб паэт невольник чести…» Римма взорвалась и интуитивно пустила в ход испытанное оружие: вскочила и, так же вихляясь, заорала дурным голосом то же самое. Как все хохотали! Лица стали детскими, радостными. Митька тоже посмеялся, потом стих и чинно уселся на свое место. Дальше все шло без происшествий, только дети держались менее скованно, Римма почувствовала: чуть-чуть налаживается контакт. В конце она сказала:

— На сегодня — все. В следующий раз прочту вам пьесу, распределим роли и начнем работать.

Дети расходились неохотно, прощаясь, поглядывали на нее с любопытством, а Митька задержался, подошел к ней и, глядя в пол, угрюмо спросил:

— А меня не примете?

— Почему же? — весело ответила Римма и, чтоб подбодрить его, посулила: — Подожди, из тебя еще знаменитый актер выйдет.

Когда она спустилась, директор сказал:

— Кажется, первая встреча прошла хорошо, я видел — дети расходились довольные, — и предупредил: — Только не берите Новицкого — первый хулиган в районе, в школе от него плачут.

— Обязательно возьму, — ответила Римма, — и плакать не буду.

Она занялась поисками пьесы. Дома книг не было, и она рылась в уцелевшей библиотеке Дома пионеров. Остановилась на пьесе Александры Бруштейн «Голубое и розовое» — о предреволюционных днях в женской гимназии, в ней много женских ролей, а мужские можно было свести к двум.

Перед следующим занятием она снова волновалась: а вдруг им было неинтересно и они не придут или не понравится пьеса?

Собрались все, и даже пришло еще несколько девочек. Почти два часа они слушали с напряженным вниманием, в драматических местах девочки всхлипывали, кое-где смеялись — пьеса-то хорошая. Потом Римма распределила роли, предупредив:

— Даю наугад, по выражению лица, могу ошибиться, тогда в процессе работы переменим.

После занятий у подъезда Дома пионеров ее ждали три девочки.

— Рисанна, — робко сказала одна, — можно мы вас проводим?

Очевидно, имя и отчество им выговаривать было долго и трудно, и она на многие годы стала «Рисанной», а иногда и «Рисанночкой».

Придя работать в Дом пионеров исключительно ради заработка, Римма скоро увлеклась, начала привязываться к своим ученикам, узнала историю каждого, на занятия шла с радостью.

Лялька пробудила в ней интерес и сострадание к детям, а они, чувствуя ее неказенное отношение, платили ей преданностью и любовью.

Правдивость помогла ей найти с ними правильный тон. Она не боялась сказать:

— Подождите! Я не понимаю, как тут сделать. Дайте подумать.

И они затихали, с уважением глядя на нее.

Вскоре ее стала провожать целая толпа. Лялька ревновала и требовала: