Арон Эрлих - Молодые люди

Братья, на ходу прижимаясь друг к другу плечами, секретничали, подводя итог своим нынешним операциям. Но голос у Рыжего к скрытным перешептываниям был решительно непригоден — каждый встречный становился невольным свидетелем тайн двух студентов-барахольщиков.

Они вернулись домой очень довольные. Правда, круг магнитофонной ленты не был еще обращен в деньги. Ни черта! Это случится через неделю или через две, но непременно будет, — и тогда братья вместе с Олегом Ивановским пойдут в один из лучших ресторанов столицы. Давно об этом шли разговоры.

В тот же воскресный день Вероника Ларионова, чувствуя легкое недомогание, лежала дома на диванчике, укрыв ноги пледом. Мама заставила подержать под мышкой градусник, — пустяки, чуть выше тридцати семи. Но щеки — в ярких пятнах румянца, и глаза сухо блестят. Лучше полежать денек. Вот она и лежала.

На тумбочке перед диваном холмиком навалены книжки. Вероника выбрала одну из них.

Щелкал тяжелый, медленно покачивающийся маятник часов в высоком дубовом футляре. За окном начиналась зима. Кружились, порхали, гонялись друг за дружкой легчайшие, безупречной белизны, снежинки. Когда-то они озарили чудесным открытием детское воображение: вовсе они не так просты, эти крошечные пушинки, в каждой из них свой особый, кружевной, прихотливой тонкости узор. Теперь, конечно, другое дело, — теперь уже не станешь дивиться этому маленькому чуду. Но по-прежнему, любуясь первым снежком, с тихой нежностью отмечаешь новый рубеж в смене времен года.

Удобно и уютно Веронике. Она лежит одетая, прикрыв ноги пледом. Читает. С удивительной отчетливостью возникают перед нею над текстом страниц живые картины родных полей и лесов.

Мама приходит и уходит, принося с собой то стакан горячего чая, то апельсин, то рюмку портвейна. Веронике жаль даже на миг оторваться от живописных строк, она всякий раз осторожно и благодарно касается пальцами то фартука, то руки матери.

Последняя фраза маленькой повести прочитана. Книжка так и осталась на груди — раскрытая, веером распушились ее листы. Вероника закинула обе руки под голову, взволнованная, притихшая. Долго лежала так.

Кажется, кто-то чужой в соседней комнате… Галя Бочарова? Она позвонила по телефону, что зайдет… Верно, она!.. Но нет, слышен чей-то мужской голос, и мама отвечает ему: «Немножко прихворнула».

Минуту спустя входит Толя Скворцов. Вероника так обрадовалась ему!

— Вот славно! Садись возле меня. Только я больна, и ты на всякий случай подальше… Вон там, в ногах у меня садись… Вот так! И еще, знаешь… еще Галя скоро должна прийти. Ничего?

— Галя? — Едва опустившись на диван, он тотчас вскочил.

— Ну да… Погоди, какой ты, ей-богу! Ну, если в самом деле она тебе так ненавистна, уйдешь после… Всегда успеешь!

Вероника бережно закрыла книжку, некоторое время с ласковой и грустной улыбкой оглядывала ее корешок.

— Мне и самой не очень-то хочется с Галей… — призналась она и подобралась чуть выше, чтобы удобнее было облокотиться о подушку. — Боюсь ляпнуть ей что-нибудь лишнее… А знаешь, почему?.. Сказать?.. — Тут она рассмеялась и покосилась снизу на гостя. — Потому что… ну, просто потому, что мне самой нравился Олег… Очень нравился!

— Да ты шутишь?

— Ну да, да, пустая личность, типичный стиляга… И так далее… Но что было, то было: влюбилась! Хорошо, что твоя Галя мне дорогу перебежала. — И опять она смеялась, и Толя не верил ей.

Она выбралась из-под пледа, торопливо нащупала ногами на полу туфли, одну вдела сразу, другая не поддавалась, она сделала два-три подпрыгивающих шага по комнате, стараясь всунуть ступню в непокорную обувь.

— Бывает, милый Толя, бывает… — шутливо вздыхая, повторяла она.

Обошла круглый столик на середине комнаты, оглядела себя в трельяже, что находился в простенке меж двумя окнами, поправила воротничок блузки.

— Тебе неловко. Да? Слушать стыдно. Правда? — спрашивала она, обращаясь к его отражению в зеркале.

Он не ответил.

— А я как раз перед твоим приходом, — продолжала Вероника, вновь оборачиваясь лицом к товарищу, — читала тут… И так меня захватила одна вещь!.. Понимаешь, умный, остро и тонко чувствующий мальчик полюбил девушку. Она тоже очень хорошая, ученица театральной школы… Полюбил так, что везде — в весенних и летних пейзажах, в цветении деревьев, в запахе цветов, — одним словом, во всем была она! Бедняжка в разлуке с любимой девушкой даже галлюцинировать стал. Однажды совершенно отчетливо видел, как в сумерки она сходила со ступенек веранды в сад… Ну и застрелился!

В этот миг она снова была возле дивана, схватила только что отложенный томик и, быстро полистав, прочитала вслух:

— «…поймал холодный и тяжелый ком револьвера…» Ты слушай, слушай хорошенько! «…глубоко и радостно вздохнув, — читала она с особой значительностью, раздельно произнося каждое слово, — раскрыл рот и с силой, с наслаждением выстрелил…» Нет, ты вдумайся только «радостно»!.. «с наслаждением»!..

— Да что с тобой, Вероника? — почти испугался он.

А она, положив книжку на прежнее место, спокойно продолжала:

— И это будто бы не просто злодейство, не бессмысленное самоуничтожение… «Полюбив, мы умираем», — тут база подведена! Но если отбросить эту, с позволения сказать, базу, мальчика можно понять: роковой порыв очень чистой души. Бедняжка по-своему защитил чудо от грязи, истинно человеческое чувство красоты от низменной, скотской мерзости… Девица-то оказалась ничтожеством!.. Да, да!.. Вот такая прелестная, такая обаятельная! Начинающая расцветать в ней женственность еще смешивается с последними остатками детскости… И вот, представь себе, она не устояла перед притязаниями сластолюбивого господина «с бескровным бритым лицом». Не устояла, потому что от этого самого господина зависит ее собственный успех на сцене… Не шуточка!.. — И, манерно сузив рот, Вероника с нарочито изнеженными, расслабленными, в нос пущенными нотками воскликнула: «Я безумно люблю искусство!» — вот как оправдывалась поэтическая душа в прощальном письме…

Толя все сидел на краю дивана, возле отброшенного и смятого пледа. Он потянулся было за книжкой, чтобы посмотреть, о какой повести идет речь, но Вероника предупредила его:

— Это я про «Митину любовь» Бунина… Ну вот… Выходит, влюбляемся-то мы необязательно в самых лучших, самых благородных… Да, ничего не поделаешь, всякое бывает…

Сколько уже раз Толя бывал свидетелем сильных и неожиданных душевных порывов в этой маленькой, щуплой девушке. Так вышло и на этот раз. Она заговорила об Олеге Ивановском — и говорила с увлечением, зло и метко.

Обманулась она в нем, подобно тому слепо влюбленному мальчику, что обоготворил циничную девчонку? Нет, она превосходно знает, что такое Олег. Он не просто стиляга, не обыкновенная пошленькая карикатура на современного модника без царя в голове. В том-то и дело, что он умен, очень умен — и поэтому опаснее других. Все силы души своей он обратил на всестороннее отрицание, на вызывающее критиканство, на дерзкое и нарочитое, ради ложной оригинальности, осмеяние всего и всех.