Арон Эрлих - Молодые люди

Казалось, ее подменили — такая это была обыкновенная, способная вмиг потерять голову перед изящными женскими пустяками девчонка. Но два или три раза, прячась за плечом своей гостьи, она тайно поглядывала на Толю с насмешливым смирением перед собственной слабостью, молчаливо упрашивала его: «Ну, самую чуточку потерпи! Ну, еще немного!.. Мы сейчас отделаемся».

Когда любование гранатами окончилось, Галя, прикалывая брошку к кофточке, перенеслась прямо к венгерским событиям:

— Олег говорит, что сегодня все трое венгров с нашего курса уехали на родину, фашистов своих будут громить… Олег говорит: если начнут добровольцев звать, он обязательно запишется…

А еще минуту спустя она уже бранила ассистента по ботанике — вот вредный! — два раза ходила она зачет сдавать, не принял. Буквально к каждому слову придирается.

— В прошлом году зачет по математике я тоже три раза сдавала, — как будто в утешение подруге сказала Вероника, но тут же прибавила: — Правда, математика… На кой она нам, биологам… А ботаника — одна из основ нашей специальности. Нет, Галя, ботанику мы обязаны назубок знать, и никакой обиды, если строго спрашивают… Правда!

— А Олег говорит…

Но Толя уже не стал слушать, что там еще такого сказал Олег. Он внимательно, до дерзости откровенно и упорно рассматривал Бочарову. Вовсе она не красивая: хитренькое, остренькое, лисье личико, и прыщиков вон сколько — на лбу, на крыльях носа, меленьких-меленьких, тщательно припудренных. А вот в голосе действительно — в самом звучании голоса — влекущая, что-то тайно обещающая певучесть, и ноги, туго обтянутые глянцевитыми, тончайшими чулками, изящны и сухи у щиколоток, женственно округлы в коленях, и волосы хороши, очень хороши, — что правда, то правда, — легкие, как дым, они золотятся, светятся… Конечно, рядом с маленькой, слабенькой, грустно улыбающейся Вероникой она сильно выигрывает… Да! Но если заглянуть им в души, сравнить их по уму, по сердцу — боже, как ничтожна Галя рядом с Вероникой!..

Вспомнив вдруг, что он писал вот этой пустенькой, глупенькой, тщеславной девице, писал еще так недавно, и с каким грубым коварством она обошлась с его письмами, Толя даже головой замотал, даже чуть-чуть застонал сквозь стиснутые зубы и прикрыл лицо обеими руками.

— Что с тобой, Толя? — услышал он голос Вероники.

— Пустяки, — ответил он, опуская руки и улыбаясь. — Так… Просто мне пришла в голову одна мысль… Не помню, где-то я слышал или читал: влюбляемся мы не в самых лучших, не в самых достойных…

— А-а-а, знаю, это из Марка Аврелия! — воскликнула Вероника с затаенным в зрачках смехом. — Или нет, вру, из Сенеки, кажется… Да, конечно, из Сенеки! Только с одной маленькой, но весьма существенной поправкой: иногда! — подняла она палец. — Не всегда так бывает, но иногда, правда, случается…

Галя, почтительно прислушиваясь, чуть приоткрыла рот.

В доме Харламовых не произошло заметных перемен в образе жизни. У Варвары Алексеевны после смерти мужа оставалась на сберегательной книжке порядочная сумма. Расходы почти не уменьшились, и, так как доходов больше никаких не стало и быть не могло, Варвара Алексеевна впервые задумалась о будущем.

Она ничего не умеет. За многие годы праздного существования возле мужа жена научилась только искусству тратить деньги: она с увлечением выискивала и покупала старинную мебель, уникальные люстры, фарфор и хрусталь, картины, меха, гобелены, коллекционировала и обменивала вещи, заменяла одни дорогие гарнитуры другими, еще более ценными. Приобретение красивых вещей развилось у нее в страсть, в призвание. Теперь приходилось не только начисто отказаться от покупок, но и готовиться к продаже накопленного.

В начале зимы она страшно испугалась, что вклад на книжке неудержимо уменьшается. Не было в том ничего удивительного или неожиданного, но тем острее вспомнилось прежнее, когда взамен израсходованных как бы сами собой прибывали новые деньги. Втихомолку поплакав, Варвара Алексеевна решила продать библиотеку. Она знала, что хорошо подобранное собрание трудов и исследований по технике, по всем разделам физики и химии, по реактивным двигателям и общему машиностроению представляет большую ценность. Кому в доме понадобятся теперь специальные книги, в таком изобилии наполняющие и оба больших шкафа в кабинете и длинные массивные полки в коридоре — крепкие и все-таки ощутимо гнущиеся под тяжестью стольких томов в два и в три ряда?

Вдова списалась с Академией наук, с Ленинской библиотекой, с МВТУ имени Баумана. Хорошо известное харламовское собрание трудов по технике не могло не заинтересовать высокие учреждения, — оттуда обещали прислать комиссию из научных работников и опытных оценщиков.

Проходили дни, Варвара Алексеевна не решалась уходить из дому больше чем на час-другой. А уходя, давала обстоятельные наставления домашней работнице: если придут люди, которых она ждет, то пусть позвонит ей тотчас по таким-то и таким-то телефонам, гостей пусть непременно задержит, подаст им вот эту коробку с печеньем и вазу с фруктами и откроет вот эту бутылку вина…

Однажды Коля упрекнул мать: почему она прежде всего решила ликвидировать именно библиотеку? В доме столько дорогой мебели!..

Прижимая знакомым движением пальцы к вискам — она часто страдала от приступов мигрени, — Варвара Алексеевна печально ответила:

— Не беспокойся, дойдет очередь.

— Но библиотека, мама! Единственное, чем так дорожил отец!

Сын осуждающе пожал плечами и пошел к себе.

Был тот сумеречный час, когда кажется, будто все вещи вокруг — и мебель, и картины на стенах, и цветы в горшках на подоконнике, — окутываясь смутной дымкой, словно наблюдают за человеком, исподтишка следят за всеми тайными ходами его мысли. Коля стоял у своего письменного стола, легонько барабанил пальцами по стеклянной плите, наложенной поверх малинового сукна, и ничуть не прятался в своих сокровенных думах.

Ясно, мать продаст библиотеку, ее теперь не удержать, не отговорить. И лишь только придут покупатели, тут же и обнаружатся пустоты в задних — вторых и третьих — рядах на полках. Конечно, мать сразу все поймет — и начнется канитель. А чем он виноват? Живой человек! Матери нужны деньги, но ему без них никоим образом не обойтись.

Все быстрее, все громче постукивал он пальцами по стеклу.

Надо смотреть правде в глаза, а правда это такая: не станет в доме книг, придется таскаться уже не в букинистические лавки, а в антикварные магазины, будет он относить туда понемножку из дому хрусталь, фарфор, гобелены, вот эти картинки в рамах или окантованные, если они чего-нибудь стоят… Да, пусть мать так и знает!