Николай Горбачев - Белые воды

Войдя и положив папку перед Куропавиным, устроившись по привычке с краю стола, Портнов заговорил не сразу, поворошил широкой, толстопалой ладонью коротко стриженные по армейским правилам волосы, — значит, не простые, не однозначные суждения вызвали прочитанные материалы. И Куропавин ждал, не подстегивая, не понуждая, и, чтоб заполнить паузу, не смутить товарища, в преувеличенной сосредоточенности закурил, затянулся до ломоты в груди.

— Да, согласен: судьба края и больше! — Портнов качнулся на стуле, выдернул пятерню из волос, и они, жестковатые, ежисто топорщились справа. — А больше — всей страны, ее, думаю, тоже судьба. Дело пахнет войной, фашизм нагло поднимает голову, — Франко, Гитлер, по-моему, подставные фигуры толстосумов-буржуев… На них, думаю, ставка в борьбе с нами, в войне против нас. Так что события могут грянуть скоро, опять в танк придется садиться. А планы на пятнадцать лет — перспектива, скажу!..

Шумно задышав, сморщившись, — было ясно, что он ломал себя, не желая до конца высказать какую-то мысль, — Портнов умолк, вперив невидящий, заторможенный взгляд в край стола.

— Пятнадцать лет, конечно, это перспектива, — поддержал Куропавин, искоса взглянув на Портнова, спрятав за папиросным дымом беглый взгляд, теперь уже решая понудить Портнова на откровенность. — Но… хорошо, раз партия, страна загадывают наперед, — чувствуем силу свою! А война, ты прав, может грянуть, и об этом не думать — значит, все равно что страусы, голову прятать в песок.

— Вот-вот! — подкинул Портнов, не меняя согбенной позы.

Куропавин, встав из-за стола, прошелся и остановился рядом с Портновым: выходит, надо было напрямую ставить вопрос. Он эту привычку второго секретаря горкома знал: не высказался с ходу, до конца, знать, что-то мешало.

— Ты, Алексей Тимофеевич, танкист, военный человек… Какое в случае войны, считаешь, будет иметь значение наш Свинцовогорск?

— Огромное! Уверен. Свинец, полиметаллы… — Пристальный, настороженно-вопросительный взгляд Портнова скользнул и остановился на Куропавине. — И потом… география, глубина страны! Стратегическая тоже важность.

— Вот и я думаю, — выдержав его взгляд, сказал Куропавин и пошел на свое место, за стол. Сев, продолжил: — А план же предусматривает перспективу, но — дальнюю, а вот с ближней… по-моему, надо разобраться, внести коррективы.

— Согласен! На все сто процентов! Это и беспокоит — журавль в небе неплохо, но синица должна быть в руке.

— Соображение такое, Алексей Тимофеевич, — выйти с предложением в развитие этого плана… Скажем, первый шаг: построить новую шахту на Соколиной горе, расширить обогатительную фабрику, пристроить к ней цех, провести модернизацию свинцового завода… Как думаешь? Собрать, посоветоваться, — руководителей комбината, управления Шахтстроя?

— Чего ж, дело! — настороженность смешалась в глазах Портнова, они возгорелись.

— Значит, комиссар, считаешь — дело? — переспросил, тоже теплея, Куропавин, глядя, как крупная голова Портнова закивала веско и согласно. — И если поддержат и комбинатовцы, шахтстроевцы, — выходим с предложением вплоть до Москвы?

— Как сказали бы танкисты: цель есть, остается «по газа́м»!

— «По газам»… — задумчиво повторил Куропавин и вновь поднялся с папироской, зажатой в пальцах, подошел к окну, в приливе радости думая не впервые, что повезло ему с Портновым, — ладом, без скрипа все решалось, и что во внешней, кажущейся простоте Портнова больше открывались глубина, основательность, крепкая жизненная закваска этого человека. Отвел желтую штору и в удивлении, словно бы впервые такое видел, придвинул лицо к оконному стеклу. На улице — весенний, весь какой-то синий и чистый вечер. Днем же было тепло, зазеленело, топольки перед окнами пустили клейкие листочки, а вот белки́ на Ивановом кряже еще не сбросили снеговые шапки, однако с каждыми сутками те заметно убывали, подтаивали снизу, и в обед, возвращаясь с Соколинского рудника, куда и ездил, чтоб кое-что прикинуть, обговорить с горняками по плану, он увидел: снеговые вершины уже не смахивали на шапки-малахаи, скорее — на кургузые шлемы. Тогда же и прихлынуло это чувство — явилась весна, первая его весна в Свинцовогорске, и сладостный клубок подкатился к сердцу, разлился влажным теплом. Сквозь стекло отметил: над Ивановым кряжем, над первым зубцом «трех братьев», вспыхнула звезда, мерцала зеленовато, прерывисто, будто набирала силу, чтоб запламенеть, сиять ровно. Тот дневной сладостный комок снова отозвался у сердца, но хрупкой, неотчетливой тревогой.

— Неужели все же война? — проговорил он не оборачиваясь, размышляя вслух сам с собой. — Фашистское государство в Германии, путч Франко в Испании, японские милитаристы открыто грезят о «Великой Японии» — реальные и грозные приметы? Должно, прав ты, Алексей Тимофеевич: пробовали силы для серьезной схватки! Думали, глиняный колосс сам рухнет, а он — не колосс, не глиняный тем более, не рушится, стоит да еще, назло врагам, крепчает. Н-да, в невеселую лирику ударился!.. — Обернулся к Портнову. — Что ж, в долгий ящик откладывать не будем — завтра и соберем кого следует для разговора. Так?

Кивнул Портнов, в удовлетворении даже сморгнул глазами.

…Расчеты были готовы, все в короткой емкой справке представлялось логичным, выгоды — явными и бесспорными, а главное, они достигались за полтора-два года. И еще одно виделось Куропавину веским аргументом в пользу их предложений, радовало его: предварительные расчеты показали, что затраты на реализацию проекта составляли около одного миллиона рублей. «Не пятнадцать же, не пятнадцать!» — с мальчишеской непосредственностью, весело оглядывая всех приглашенных на заключительное рассмотрение записки, восклицал он и, закурив, откладывал папироску в пепельницу, забывал, раскуривал другую.

Позвонил в Алма-Ату секретарю ЦК республики Мирзояну, рассказал о замысле, общих соображениях, с веселым рокотом добавил:

— Вот сидим, Леон, в пятый раз рассмотрели справку, — понимаем, сюрприз, но принимай!

— Давай, Миша, высылай! Что-то в таком замысле есть, поглядим.

Прошла потом всего неделя — Мирзоян сам позвонил:

— Все ушло в Москву. Ничего не меняли, считаем дельным предложение. И своевременным. Учитываешь обстановку, Миша. Важно! По телефону сказал секретарю ЦК об этой стороне дела, о важности.

— Ну, спасибо, Леон.

— Не торопись! Посмотрим на реакцию в Москве. Будем отстаивать. До свидания.

В будничной непростой круговерти — выправляли и налаживали горизонты после обвалов на Соколинском руднике — Куропавин не сидел в кабинете, мотался на свинцовый завод, аглофабрику, «Ульбинку», влазил во все дотошно, въедливо, постигал механизмы производства, взаимосвязи, даже забыл, что их расчеты, их справку глядели где-то в Москве и как еще отнесутся — бабка надвое сказала; однако, будто уже речь шла о деле бесспорном и решенном, на свой страх и риск настраивал людей, подвигал делать подступы, заделы, верил: реализация их предложений не за горами.