Николай Горбачев - Белые воды

Запнулся, поняв, что нервный срыв его вызван тем, что она нечаянно и жестоко угодила в самый узел сомнений, какие снедали, точили его: где и кто там, в Москве, станет заниматься им, его бедой, сыном Павлом, когда всего-то и известно, что какой-то красноармеец, попав в плен под Вереей, бежав, перейдя линию фронта, показал, будто некий Куропавин называл себя комбатом, пытался поднять бунт пленных и был убит немецкой охраной?.. И как, как это все — если о нем, о Павле, речь — выяснить, открыть? Ка-ак?!..

В темноте, не видя жены, он, однако, почувствовал — дрогнули, покривились ее полные губы с золотистым, лишь на солнце открывавшимся пушком, — она, не поняв его срыва, верно, расценив его тираду как желание отмахнуться, со сдавленной обидой сказала:

— Сын же, Миша… Ничего, совсем ничего не знаем! И о семье тоже. В воду будто канули.

Примолкнув, должно быть, боролась со слезами. Ему стало ее жаль, виноватость за собственный срыв мутила душу, и он, пересилив муторность, горечью осевшую на языке, сказал примирительно:

— Извини, Галя… Подступиться с какого краю не знаю. Видно будет! А пока не могу сказать.

Ночью она испуганно растормошила его: он трудно, в свинцовой отяжеленности еле очнулся — разлепил глаза и не сразу в серой темени угадал ее, в ночной рубашке склоненную над ним.

— Ты хрипишь! Задыхаешься, Миша… Что с тобой?! Что?! И о Павле… Что говоришь? Какой плен?

Еле успокоил ее, сказав, что сам не знает, что приснилось, какой-то несусветный ералаш, даже вспомнить не может. Она же тряслась в мелком ознобе, рука ее, когда он порывисто дотронулся, была холодной, кожа вспучилась огуречной шершавостью. Вскочил, нащупал на полочке валерьянку.

В сумерках эшелон дотянулся на станцию Заслон, дергаясь и грохоча ржавыми сцепками, затих где-то на последних тупиковых путях. Куропавин это разом оценил, соскакивая с чемоданчиком и портфелем со ступеней вагона на землю в крепчавшем к ночи сухой морозностью воздухе: состав с эвакуированными проследует дальше, в Свинцовогорск, ему же, Куропавину, надо в обком — если удастся, если еще не поздно, — разобраться с Андреем Макарычевым.

Переступая наугад рельсы, натыкаясь и обходя навалы из шпал, вышел к полуосвещенным станционным постройкам, отыскал дежурного, спросил, ушел ли воинский эшелон.

— Один ушел, второй — на погрузке, у пакгаузов, к утру уйдет, — ответил дежурный.

В беспокойстве соображая — уже хорошо, что один эшелон тут, лишь бы судьбе оказалось угодным, чтоб Макарычев не улепетнул с тем первым, — Куропавин попросил связать его со Свинцовогорском. В горкоме на месте оказался Портнов, узнав Куропавина, в искренней обрадованности забасил:

— Ну, с приездом, Михаил Васильевич! Рад чертовски, что уже в Усть-Меднокаменске! Гора с плеч. Вроде и на полную мощь двигатели работают, а буксуем…

— Чего ж так? Беды какие?

— Разные есть, — вздохнул задержанно Портнов, верно, застигнутый врасплох, не зная еще, говорить или нет, оглушать с ходу человека, отсутствовавшего почти месяц, не знающего всех тонкостей. А со стороны, на расстоянии — известно, все может показаться тем самым чертом, который вблизи не так страшен, как его малюют.

— Ну, ладно, это завтра, Алексей Тимофеевич, — сказал Куропавин. — А сейчас вот что… К утру придет состав — почти под тысячу людей. Эвакуированные. Встретить надо достойно.

— Ого-го, тысяча человек! — вырвалось у Портнова. — Что же с ними делать? — В голосе его просквозила искренняя подавленность.

— Испугался, Алексей Тимофеевич? Тысяча-то без двух сотен. Какая ж это тысяча?

— Оно и верно! Уже оптимистичней.

— А если точно, то восемьсот шесть. В общем… Соберитесь вместе с горисполкомом, обсудите, наметьте, где размещать, — бараки, общежития. С грудными, с малыми детьми постарайтесь пристроить по домам. Женщин-активисток поднимите на это. Уразумел, Алексей Тимофеевич?

— Уразумел! Сейчас и будем решать эту задачу. Впереди для этого целая ночь. Тоже фактор!

— А как же Макарычева отдали? — не удержавшись, спросил Куропавин.

— Какое — отдали! На бюро горкома отказали, а обком свое: мол, случай особый, национальное формирование, политработники нужны опытные, достойные.

— Ладно, до завтра!

Уже шагая к пакгаузам, в темени (снег, хотя и слежалый, нечистый, однако разжижал темноту, легче было ориентироваться среди штабелей шпал и рельсов), Куропавин запоздало подумал, что скомканно обошелся с Портновым, не расспросил о делах, но отсек непрошеные угрызения совести: не черствостью объясняется такое, а тем, что торопился, весь на взводе, и Портнов человек понятливый, да и теперь уж что, ночь перебьешься — завтра домой, все сразу и откроется, станет ясным.

Внезапно, глыбисто-мрачными, предстали пакгаузы. В отблесках костров, горевших в нескольких местах, шла погрузка: пока на расстоянии смутно различалось мельтешение людей, силуэты орудий, повозок, армейских походных кухонь, лошадей. Проходя мимо платформ, подворачивая к кострам, оглядывая людей — не отыщется ли Макарычев, — Куропавин спрашивал о нем, но люди ничего не знали, пожимали плечами, недоумевали: что это за скорый, невысокого роста штатский, возникавший из темноты и так же быстро, внезапно растворявшийся в ней? Лишь у крайнего костра, должно быть, командир — в шапке, с ремнями поверх шинели, — сказал, кивнув в темень:

— По-моему, видел… Комиссар полка Макарычев? Попытайте удачи там, авось повезет!

Возле сбитых теплушек, куда подступил Куропавин, народу было больше, больше и суеты; здесь, должно быть, грузили интендантское добро: в разверстые настежь вагоны таскали тюки, ящики, мешки, коробки, у торца пакгауза, освещенная столбчатым пламенем костра, густо парила походная кухня, — нанесло горьковато-березовым духом… «Ну вот, закипятили с заваркой, теперь не чаем — вениками пахнет!» — невольно с осуждением отозвалось у Куропавина. Толпилась плотная группа, кажется, командиры, — издалека виднелись удлиненные шинели, новенькие белевшие полушубки.

Куропавин не представлял и отдаленно, что наконец наткнется по той известной игре случая — на ловца и зверь бежит — и на Макарычева, и на Белогостева, на других областных руководителей. Выйди же он позади пакгауза, где в темноте с погашенными фарами стояло четыре легковушки, обкомовские, военкома Мясникова, командира дивизии, — он бы догадался, какая ждет его встреча, успел бы подумать, как надлежало повести себя.

Уже слышал негромкие переговоры, вскользь думая, куда его еще могут направить в поисках Макарычева, и отметил, что на его быстрые шаги — снег на вытоптанной площадке скрипел под ногами — в группке кто-то оглянулся, в несдержанном удивлении произнес: