Николай Горбачев - Белые воды

Жалкое и удручающее впечатление, вызванное у Куропавина попервости, когда он спрыгнул из вагона, запущенностью всего станционного хозяйства, забитостью кирпичного вокзальчика, навесов и сараюшек людьми со скарбом, множеством детишек, укутанных и одетых бог весть во что, человеческим гомоном, плачем в зимнем квелом дне, теперь, после встречи с начальником станции, за которым увивались толпы людей, чувство это обострилось. Да и в кабинет за ним Куропавин протиснулся сквозь плотный заслон набившихся в тесном «предбаннике», встретивших угрюмо и скорее уже привычными вопросами и репликами отчаявшихся людей: «Когда отправите?», «До каких же пор нам тут сидеть?», «С голоду-холоду помирать?», «Безобразие и бездушие — управы на вас нет!»

За дверью встревоженный и напряженный гул не утихал; левое веко у начальника станции замигало, судорожные пробеги заскользили к красно-мясистой бородавке, и Куропавин невольно подумал, что толпа сейчас ворвется, она, верно, прибывала в «предбанник». Он не знал в эту минуту, что будет снова разговаривать с Труфановым, начальником дороги, — ему лишь в мгновенной связи припомнился прошлогодний разговор о задержках в поставке кокса, визгливый захлебистый голос: «Ты погоди! Погоди! Колесо, значит, катишь? Катишь? Колесо! А я уже без тебя под ним, оно по ногам… По ногам! А там, гляди, и к голове — чик, и нету!..» Припомнив тираду Труфанова, вскользь подумал: «Спектакль дешевый разыгрывал, но до веселья-то ему и вправду далеко, очень даже далеко!» Тот конфликт с Иртышским пароходством после уладили с трудом, переведя кокс на баланс комбината.

Куропавин попросил разрешения связаться с Усть-Меднокаменском. Начальник станции кинул сухими, граблистыми руками к висевшему на стене аппарату.

— Вона, если чё получится.

Слышимость была плохой, с трудом разбирал слова завпромотделом обкома Терехова.

— А-а, явился, как говорится, не запылился? Ну, с приездом!

И хотя Куропавину была не внове невыдержанность Терехова, его покоробило от подобной бестактности, — почудилось, ровно он знал, с чем отправился Куропавин в Москву, — он все же сдержался, чтоб не ответить колкостью: шут с ним, чего у человека нет, так нет, ничего не поделаешь. Ответил, стараясь быть доброжелательным:

— Какое — с приездом! На станции Локоть торчу, когда еще выберусь!

Он вовсе не предполагал, что выйдет на Терехова, — хотел переговорить с секретарем по промышленности Мулдагаленовым, но оказалось, что секретари обкома все в «разгоне», в том числе и первый, однако с Белогостевым он как раз и не желал «телефонного общения»: этому надо было бы с ходу докладывать. И когда на коммутаторе сказали, что «есть товарищ Терехов», Куропавин ответил без радости: «Все равно, давайте».

Уже завершая малоинтересный, не до конца разборчивый, с перерывами разговор, Куропавин все же полюбопытствовал, где первый, и Терехов пояснил:

— Срочное формирование, вот и гоняем, жмем, давим! Послезавтра уходит эшелон. Кстати, политработники понадобились, — видел: Макарычев твой красуется в новенькой форме, дождался часа!

— Как же это?! Нельзя этого…

И понял, что о назначении Макарычева парторгом ЦК комбината в обкоме, выходит, не знают, и охолонуто замолк. То ли решение Москвы еще не дошло, не знают, то ли, что хуже, решение не состоялось, изменилось мнение уже после разговора с ним, после его отъезда?!

Хрипела, кликала трубка далеким голосом Терехова, но Куропавин отвел ее от уха, положил на рычаг: что уж объясняться в такой ситуации?

Еще не оборачиваясь, он ощутил, что дверь в кабинет распахнулась, — влился ропот перемешанных голосов, напряженный, жутковатый, — Куропавин даже в расстроенном состоянии, вызванном сообщением Терехова, ощутил, как решительно подрало по коже. Кабинет заполнили люди — сзади напирали, вжимаясь в дверь, все новые, и передние уже поддавились вплотную к столу, — в фуфайках, пальто, жакетках, шапках, полушалках, — измаянная дорожными невзгодами, голодом, сорванная военным ветром толпа.

Деревянно поднялся начальник станции, разом белея до полотняной вымороженности, только бородавка, притулившаяся возле носа, налилась, вздулась на бескровном лице темно-вишневым нелепым шишаком.

Выкрики сзади, требования передних, оказавшихся у стола, слились в общий гвалт, и все же Куропавин разобрал — люди требовали одного: вывезти их с этой пустой степной станции, где их ждет голодная смерть, погибель детей от морозов и простуды.

Испитой высокий мужик, небритый, с красными, горячительно блестевшими, навыкате, глазами, кашлявший надсадно, держа на руке квелого и безучастного, с зелено-желтыми потеками под носом, закутанного во взрослые одежки ребенка, совал его через стол, точно хотел, чтоб начальник станции взял его, хрипел:

— Что?! Что с ними делать? Их трое! Живьем в землю, живьем, — спрашиваю?!

Безучастный ко всему, точно бы ушедший в свою детскую думу, ребенок разжимал запалый рот, канючил бесцветно:

— Папы хочу… Па-а-апы!..

Затвердело-смороженными губами начальник станции повторял, должно быть, слово в слово, как и десять минут назад там, на путях, поездной бригаде:

— Где, где взять? Нету, нету вагонов.

Кто-то позади пронзительно, на взвизге, выкрикнул:

— Да чего тама?! Бей его, круши, свола-аа-ачи-ии!.. Душегубы-ыыы!..

Сзади наперли, надавили на стол, — тяжелый, массивный, он хрустнул, сдвигаясь, и начальник станции в растерянности отринулся к зашторенному окну, окаменел в ожидании. Момент складывался критический — толпа напирала, кричала; Куропавин ощутил беду кожей и, игольчато подтолкнутый — не допустить самосуда, шагнул от телефонного аппарата, выставил руку:

— Стойте! Остановитесь! — Мысль его заработала лихорадочно, ища выхода; и коротких секунд, пока ошеломленные резким, категоричным тоном люди замерли, утихли, оказалось достаточно. — Я секретарь горкома из Свинцовогорска. Слушайте все! Свинцовогорск отсюда недалеко, вот и давайте так: дадим работу — рабочих рук не хватает, свинец для фронта добываем и плавим. Пристроим жить. Конечно, не хоромы будут, а что можно по военному времени! Паек по норме, дети — в школу… Согласны?

В ответ робко, еще не веря в поворот дела, несколько человек недоверчиво отозвались: «А чего? Давно бы…», «Знамо, согласные!», «Все едино…» И Куропавин, думая не упустить инициативу, обернулся к начальнику станции:

— Тогда так… Соедините с начальником дороги!

Труфанов ответил ломко-угнетенным и вместе настороженным «слушаю»; теперь в каждом звонке он, должно, ждал для себя очередной трудности, подвоха и замирал, как перед приступом зубной боли; мелькнувшая эта мысль даже чуть разрядила настроение Куропавина, и он сказал: