Николай Горбачев - Белые воды

В горкоме он еще не дошел до приемной, увидел в открытую дверь секретаря в полушалке, прикрывавшем плечи; увидела и она его, суетливо отодвинула какое-то дело в сторону, поднялась, и лицо ее, чернявое и простое, обрело испуганно-растерянное выражение. Остановился Куропавин в странном и упрямом затвердении, не спуская глаз, будто все в нем выветрилось — ни чувств, ни желаний, — и вот только одно осталось: увидеть, что и как она скажет о ней, Галине Сергеевне. Та, верно, больше оторопела, смешалась: убрала руки от полушалка на груди, после сдернула его, отложила на спинку стула, заговорила:.

— Что б вам, Михаил Васильевич, часа на три раньше, может, и не так бы все? Не так… Да что я? Вы же не знаете ничего! Из дому будто шла Галина Сергеевна, неподалеку на сугробе и нашли… Возчики с конного двора и наткнулись, — теплая еще, не замерзлая. Надоумились — в госпиталь прямо… Звонила, справлялась: будто сердце, говорят.

На деревянных, не отмягчевших ногах Куропавин подступил к столику, сняв трубку телефона, попросил госпиталь.

— Всеволод Иннокентьевич?.. Куропавин говорит. Здравствуйте! Вот опоздал, кажется. Из Москвы, из Москвы!.. Ночью добрался на Заслон, да с утра надо было в обком. Что, скажите, с ней?

— Да, знаете ли, случай непростой… Положение тяжелое, Михаил Васильевич. Наблюдаем. Знаете ли, мышца сердца, вероятно, инфаркт. Есть характерные признаки. Знаете, что-то с сыном: в забытьи поминает. Возможно, на почве внезапного эмоционального взрыва… Все может быть! Все, Михал Васильевич.

Замолк в трубке доктор Зародин, должно быть, исчерпав свои выводы, и Куропавин, уже торопясь, взламывая внутреннюю глухоту и затверделость, спросил:

— Можно навестить ее? Не возражаете?

— Видите ли, эмоции нежелательны… — Зародин помолчал, обдумывая ситуацию, которая ему, скорее, пришлась не по нраву, продолжал приглушенно, неуверенно: — Попробуем, знаете ли… Но не сейчас… Разве поддержать ее, знаете ли… Принимаем экстренные меры, так что уж… А приехали вы — это замечательно, замечательно! Скажем, что вы дома уже, непременно. Так что перезвоню вам…

Сказав — хорошо, буду ждать, Куропавин разом испытал слабость, пошел трудно в кабинет, остроболево думая: «Вспоминает о Павле?! Неужели открылось, стало известно о его плене?!»

Переговорив тогда с начальником госпиталя майором Зародиным, Куропавин хоть и сознавал — бумаг в его отсутствие накопилось множество, требовавших его осмысления, его, говоря высоким стилем, вердиктов, однако решил — сидеть в кабинете не станет, отправится прямиком на рудники, на свинцовый завод: как ни отвлекайся, а мысли о Галине Сергеевне покоя в кабинете не дадут, задавят, а главное — на местах сразу войдет в курс дел, все реально представит, а значит, после и бумаги легче будет понимать, яснее выносить по ним и «приговоры».

На свинцовом заводе Куропавин оказался часа в три пополудни. Ненашева он не нашел в кабинете: секретарь, когда Куропавин вошел в приемную, ответила, что директор «на территории». Во время объезда рудников к Куропавину присоединился и Кунанбаев, вроде бы похудевший, усталый за этот месяц, почудилось — морщины возле глаз удлинились, просекли кожу глубже. Подмывало Куропавина рассказать, даже просто намекнуть ему о своем «чудачестве» в Москве, что поддержали их с шахтой «Новой», с печью «англичанкой», но удерживался от соблазна, брала верх осторожность: вестей из Москвы еще никаких, глухо…

И на свинцовый Кунанбаев хотел вместе ехать, однако Куропавин сказал, дотронувшись до рукава полушубка директора комбината:

— Оставайся, Кумаш Ахметович. Сказал же: дел невпроворот. А я сам с Ненашевым разберусь. — Он улыбнулся, вдруг припомнив ночную эпопею на станции Заслон. Теперь она показалась ему не столь уж драматичной, добавил: — А потом надо поднять дух парторгу ЦК, подумать, как его ввести в новые правовые рамки… Появился он?

— Ворвался сразу с вокзала! Испугал даже — думаю, уж не привиденье ли? Комиссар же полка… Плюхнулся на стул. «Все, — говорит, — не начав, отвоевался! Словом, фокус не удался».

Посмеялись. Куропавин в добром расположении переспросил:

— Так и сказал?

— Так.

Теперь, оставив машину возле заводоуправления, Куропавин пошел по территории, размышляя, где мог быть Ненашев, и в конце концов очутился возле длинной пристройки, ее перед войной смастерили как времянку, сейчас в ней размещался цех купеляции — выделяли металл «доре», — в огромных ваннах неделями отстаивался расплав, в котором оседали золото и серебро.

Ненашев вышел из двери, возле которой стоял охранник с винтовкой, остановился, увидев Куропавина, стоял в расстегнутом пальто со сбитой шапкой, точно бы верил и не верил, что к нему шел Куропавин.

— Что-то вроде бы не признаешь, Дмитрий Николаевич? — шутливо сказал Куропавин. — Успел забыть, пока я в Москве прохлаждался?

Крякнул Ненашев в довольстве, — осветилось в искреннем, не ложном радушии крупное лицо, широко шагнул навстречу, протягивая тяжеловатую, сильную руку.

— Забыть — не забыл, Михаил Васильевич, но не ждал — точно!

— Как дела? — пожимая руку директора, спросил Куропавин. — Как план выполняешь — знаю! Сводку посмотрел на комбинате. В общем-то топчемся! А выплавку свинца надо увеличивать, в Москве настоятельно просили.

— Топчемся — это верно! — Ненашев подтолкнул еще выше шапку, отвернувшись, горько щурясь, смотрел куда-то в пространство, мимо цеха.

— А дела спрашиваю — с «англичанкой»? Место готовите? Не махнули рукой? Мол, секретаря горкома нет и можно наплевать и забыть?

— Нет, место готово! Продумали и все магистрали, и подключение. В техбюро засели, схемы, кальки чертят… Да вот на прошлой неделе заявился Терехов из Усть-Меднокаменска, шумел, кричал: мол, самочинщики, прожектеры! Обком — категорически против, отвечать будете — и за самочинство, и за распыление сил. Поднимайте, мол, коэффициент использования имеющихся печей, ищите резервы!

Вытащив пачку папирос, Куропавин предложил Ненашеву, взял сам, раскурил и искоса глядел на директора завода, стараясь разгадать его реакцию, постичь хоть отдаленно, какого «шороху» наделал завпромотделом Терехов и знает ли директор о звонке Мулдагаленова, совсем свежем и категоричном? Дым лениво уплывал и рассасывался в морозном воздухе. Подумал: Кунанбаев, кажется, не посвятил его в разговор со вторым секретарем обкома?

— Напугал? Чую — здорово! А Терехова больше нет: вместо Макарычева с эшелоном отбыл.

— Вон что!.. Как же это? А Макарычев — что? — Удивление Ненашева было неподдельным, жгуче-черные брови приподнялись, он, верно, пытался понять, связать воедино то, что услышал от Куропавина.