Николай Горбачев - Белые воды

— Вот уж извини, товарищ Кунанбаев, что прервали, — сам виноват: задел болячку! — И с той же живостью обратился в зал: — А что, товарищи, вот о бюллетенях! Нам говорят, что остры они, кадры принародно сечем да избиваем, — так это? Жалоба поступила в обком…

— Кто такой? Где тот жалобщик? Показать его!

— Верно — поглядеть, пошшупать!

— Жи́док, видать, парень! Не нашего, бергальского, заквасу!

— Может, и есть Воробцов? Он самый?

Низкий баритон снова отозвался недовольно из задних рядов:

— Жаловаться!.. Это — лить воду против ветра, тебя же и окатит. А кто бергал — еще поглядеть надо…

Куропавин поднял ладонь, привлекая внимание зала, — разрядка изменила общий настрой, и ему на секунду померещилась прежняя, довоенная атмосфера, — и он сказал:

— Хорошо, товарищи, с бюллетенями разберемся! Остроты бояться не будем, а если, и верно, избивают — подправим… Так? Будем продолжать собрание.

Завершал Кунанбаев в прежней тишине. Вскипевшая перепалка, видно, тоже оживила директора комбината: пульсировал голос, и примеры, которые он приводил, теперь, казалось, представали выпуклее, ярче. Вскрывал недостатки, промахи со знанием, — сдавалось, он сам только что с рудника, из забоя, ватержакетного цеха, от агломашин, и, слушая его рассуждения, все эти названия — машина Ллойда, фурмы, скипы, эксгаустеры, котлы Паркеса, бегхаузы, — вникая напряженно в его предложения, что и как надо делать, где «тонкие места», Куропавин испытывал удовлетворенность.

Уже к концу доклада — Кунанбаев произносил заключительные фразы — Андрей Макарычев нагнулся к Куропавину, зашептал:

— Оботуров, начальник механических мастерских, просит внеочередное слово. Дать надо…

— Что он?

— Не знаю. Важное, говорит…

Первым движением у Куропавина было — спросить, здоров ли Оботуров, вышел ли из шока, но какое-то чутье удержало его.

Оботуров встал не один: с крайних мест четвертого ряда встали еще двое, и все они пошли к сцене. Те двое несли какой-то ящик, окрашенный в зеленый цвет.

Встав у края сцены, Оботуров повернулся к залу, в телогрейке нараспашку, рубашка в полоску, узкий галстук, сосредоточенный и ссутуленный, — ожидание воцарилось в зале. Сказал негромко:

— Товарищи, в этом ящике наш рапорт партийно-хозяйственному активу: мины для фронта. Мы их начали делать с сего дня.

Державшие ящик раскрыли его, подняли повыше, — две черненые с перистыми стабилизаторами мины, похожие на бомбы в миниатюре, поблескивали жирной смазкой, поясками свежей расточки на утолщенной части.

Взорвались аплодисменты, — рукоплескал весь зал и президиум. Оботуров, все так же сутулясь, ровно ему что-то мешало распрямиться, пошел на место.

Горестный вид его невольно вернул Куропавина к тому, что произошло месяц назад. Оботуров коренной бергал, подъемистый, охочий на всякое компанейское дело — вылазку в горы, на «шишкованье», на обклад медведя, на «харьюзову страду», в застолье — шутник и весельчак, вязким красивым басом всякий раз вытягивал — стекла вызванивали:

Жена его, Акиста, тоже местная, маленькая, по плечо Оботурову, юркая, будто нашпигованная электричеством, родила одного сына, а после приключилась какая-то беда у нее «по женской» — отрезало, не рожала больше. Сына Оботуровых призвали в армию по весне сорокового, и с месяц тому назад пришло письмо от товарищей: убит.

У Оботурова поначалу будто сделался столбняк: сутки лежал бессловесно, не ел, не вставал, три дня после, запершись, пил, бушевал в слезах, бил посуду, крушил все, что попадалось под руку. Акиста перемогала и беду и грозу мужа у родни. Андрей Макарычев сообщил тогда Куропавину о беде Оботурова: за невыходы на работу его полагалось судить. Куропавин попросил Макарычева пригласить Оботурова в горком. Тот явился, молчаливый, убитый, на все доводы повторял заведенно: «Отпустите на фронт». Куропавин тогда, уже раздражаясь, сказал: «Ну что ж, Подумаем… А мы собирались поручить мастерским важное фронтовое задание: освоить выпуск мин и минометов, в них сейчас большая потребность. Прямое указание Государственного Комитета Обороны…»

И вот — рапорт мастерских, рапорт делом…

После перерыва в прениях выступали активно. Куропавин с ревностным вниманием слушал геологов, маркшейдеров, не пропуская ни одного слова. Завгору рудника Соколинский, когда тот помянул о Западной линзе с богатым содержанием свинца в руде, не утерпел, подкинул вопрос: как к ней подобраться-подступиться?

— Проходить надо ствол новой шахты, — ответил тот.

— А время? Терпит?

— Время? — на секунду задумался завгор. — Другого выхода нет, товарищ Куропавин. Короткой быть войне — после все равно проходить станем, а затянется война — тем более сейчас надо думать!

«Ну вот, еще довод в нашу пользу, товарищ Белогостев», — подумал Куропавин с удивившей его самого жестковатостью.

Слово дали Косачеву. Бурщик шел к сцене по проходу степенно, с достоинством; только тот, кто знал его близко, мог заметить — чуть, лишь самую малость прихрамывал Петр Кузьмич на левую ногу: в грудь и в ногу досталось ему в гражданскую, стороннему же могло подуматься — просто манера, привычка в малую развалку, будто по палубе, ходить. В зале, как бы сопровождая известного не только на комбинате, но и на других рудниках Беловодья бурщика-стахановца, шелестел притушенный шумок: так, попусту, для видимости, Петр Кузьмич не возьмет слово, значит, скажет что-то не пустячное, а главное — «вопросиков наставит», кой-кого за ушко приподымет, крапивы будто в интересное место иному подкинет — покатается тот бедолага на потеху всем…

Куропавин тотчас ощутил этот настрой в зале и с явным расположением смотрел на приближавшегося бурщика, собранного и, казалось, не обращавшего внимания на бурлящий шумок. Одет он был не в обычную робу, а в рубашку с косым воротом, в суконный костюм, хотя брюки и заправил в навакшенные и блестевшие «кирзачи», и волосы причесаны — с пробором сбоку.

«Крепок он, кремень!» — думал Куропавин, и память высекла вдруг историю с обвалами — с «диверсией» на рудниках. Бригада Косачева первой тогда на Соколинском повела забой, стала выдавать руду. Промелькнуло: лишь через год, когда выправилось положение, поулеглись страсти, открылись и причины тех обвалов.

…Мистер Миттельпедж, преодолев на пароходе океан, прибыл из Америки, приглашенный как специалист по разработке медных рудников. Прямиком его и направили на Урал — знакомиться с рудниками Карабаш, Калата, Красноуральский. Юркий, подвижный, будто колобок, удивлявший русских рудокопов своими желтыми крагами, кожаными громадными чемоданами, толстыми сигарами, которые он не выпускал изо рта, мистер Миттельпедж полазил по рудникам: надо отдать американцу должное — забирался во все закоулки. После твердо объявил: рекомендует метод «рейстопинг» — обрушения.