Николай Кузаков - Рябиновая ночь

— Но-о-о, — не зная как себя вести, пробормотал Петька. — Надоел. Только поеду, а он вылезет из поры, станет столбиком и свистит.

— Вот нахал. Другой выход проделает и удерет. Бери ведро и дуй за водой.

Петька схватил ведро и скатился в ложбину к луже. Когда вернулся, Алексей убрал камень с норы.

— Лей.

Петька вылил воду. Прислушался. Ни звука.

— Давай ведро.

Алексей принес воды, вылил. Но суслик не подавал признаков жизни.

— Может быть, он удрал? — усомнился Алексей.

В это время из норы выскочил мокрый, неприглядный суслик, шмыгнул Петьке под ноги, тот от неожиданности отскочил. Суслик припустил по целику и юркнул в старую тарбаганью нору.

— Табак наше дело, — проговорил Алексей, когда они с Петькой подошли к норе. — Теперь его отсюда ничем не выкуришь.

— Но-о-о, — согласился Петька. — А вы куда смотрели, когда он выскочил?

— Соображал, что с ним делать.

— «Соображал», — передразнил его Петька. — Давайте остановим водовозку.

— Не остановится.

— Но-о-о, не остановится.

Алексей с Петькой, занятые разговорами, заметили Анну, только тогда, когда она к ним подъехала.

— Ну, брат, влипли. — Алексей на всякий случай взял ведро.

— Но-о-о, теперь бабы со света сживут.

— Вы что тут делаете? — заглушив мотоцикл, строго спросила Анна.

— Да вот решили воды в радиатор долить, — соврал Алексей.

— Воды… Я думала, что с трактором случилось, а они сусликов гоняют. Если ты, Петька, еще будешь баловством заниматься, мы тебя на комсомольском собрании разберем.

— Но-о-о, — глядя себе под ноги, ответил Петька.

— Что нокаешь? Марш на трактор.

Петька взял у Алексея ведро, бегом помчался к трактору, завел его и поехал.

— Ну и напугала ты нас, — смеялся Алексей. — Не веришь, ноги отнялись.

— У меня с этим Петькой и так никакого сладу нет. Что ни день, то что-нибудь да набедокурит.

— Ничего. Вырастет, мужчиной станет.

— А ты-то как за ним увязался?

— Детство вспомнил. Мы один раз что учудили. Поймали молодого орла, посадили на сиденье трактора, накрыли его телогрейкой, а сами убежали купаться. На нашу беду Нина Васильевна приехала. Гадает, куда пахари подевались. И тут увидела, что телогрейка на сиденье шевелится. Подумала, что спит кто-то. Потянула телогрейку, а из-под нее орел как взлетит. Нина Васильевна с перепугу во весь голос: «Ма-ама!» — и села возле трактора. Ох и была нам потом взбучка.

— Вот сорванцы, — с нежностью глядя на Алексея, улыбалась Анна.

Алексей достал папиросу, закурил.

— Ты что-то не заглядываешь к нам. Сердишься на меня, Алеша?

— Нет. Боюсь, что обидеть могу.

— Чудной ты, Алеша. Я, может, этой обиды жду не дождусь.

Алексей с любопытством посмотрел на Анну.

— Я отказываюсь что-нибудь понимать, Аннушка.

— Приезжай, Алеша, я-тебе все скажу.

— Ладно.

За низиной на холм выехал всадник на белом коне.

— Кто это? — спросил Алексей.

— Дашибал. На побывку к тетушке Долгор едет.

Дашибал спешился у домика тетушки Долгор, расседлал коня, положил в его толстые губы кусочек сахару и легонько ладонью шлепнул по крупу.

— Иди, однако, в степь. Когда надо будет, позову. Пока пасись.

Дашибал заглянул в дом и вышел обратно за ограду. Возле кухни правил ножи на точиле Маруф Игнатьевич. Дашибал направился к нему. Шел он как-то неуверенно, раскачивался, точно из-под ног уходила земля. Дашибал давно распечатал седьмой десяток, но на здоровье не жаловался. Шубу он приторочил к седлу, но косматую лисью шапку еще не снимал — ночами было холодно. На лацкане уже видавшего виды пиджака поблескивали два ордена: орден Боевого Красного Знамени и орден Трудового Красного Знамени.

Дашибал Очиров, по прозвищу Мунхэ — бессмертный, с малых лет был табунщиком. Когда началась война, заседлал Дашибал лучшего скакуна, уехал на фронт и канул. Пришло на него три похоронки. В первой извещали, что кавалерист Дашибал Очиров пал смертью храбрых под Москвой в январе 1942 года. Во второй сообщали, что отважный партизан Дашибал Очиров погиб при выполнении боевого задания в Брянских лесах в 1943 году. В третьей писали, что Дашибал Очиров погиб геройской смертью в 1945 году при освобождении Праги. В селе давно его оплакали, а он явился осенью с первым снегом, погулял неделю, заседлал коня и умчался в степь. За это и прозвали его Мунхэ-бессмертный.

С орденами он никогда не расставался. Есть у него и медали, семь штук, но они украшают грудь табунщика только по праздникам.

— Мунхэ, здорово, паря, — обрадовался Маруф Игнатьевич.

— Сайн байна, Маруф. Как здоровье?

— Старое дерево скрипит, да стоит… А твое как здоровье?

— Шевелюсь еще мало-мало. Пошто людей не видать? Куда подевались?

— В столовой все. Пошли чаевать.

— С дороги кружку чаю пить надо, — согласился Дашибал.

Маруф Игнатьевич с Дашибалом дружат с юношеских лет. И молва приписывает им немало разных историй. Говорят, как-то приехал Дашибал в гости к Маруфу Игнатьевичу… Маруф Игнатьевич в магазин за бутылкой побежал, а Евдокия Тихоновна принесла на стол ведерный самовар и крынку молока. Пьет Дашибал чай, крякает от удовольствия, потом обливается. Осушил самовар, вытер пот ладонью и говорит: «Однако пойду коня расседлаю да потом основательно почаюю».

В столовой радостно встретили Дашибала. Ананий встал:

— Садись, Мунхэ.

— Сам куда сядешь?

— Я найду место.

Тетушка Долгор принесла миску супа. Дашибал ел и посматривал на молодежь.

— Пошто неладно работаете? Говорят, зерно в стерню бросаете, какой хлеб будет?

— Это все Анна, — кивком головы показал Ананий в ее сторону.

— Однако пошто баб слушаете? Их дело ребятишек рожать.

— Мунхэ, да они разучились, скоро за них мужики рожать будут.

Все весело рассмеялись. Ананий отложил ложку, подвинул к себе стакан с чаем.

— Тетушка Долгор, — заговорил он, — чудно мне: Мунхэ на войне пять лет пропадал, теперь из степи глаз не показывает. А откуда у вас ребятишки взялись?

Все с улыбкой смотрели на тетушку Долгор, ждали, что та ответит.

— Бесстыдник, — покачала головой тетушка Долгор. — Тебя давно в степь сослать надо, чтобы зря баб не смущал.

— Да Анания хоть на луну пошли, он их и там найдет, — вставил Пронька.

Ананий свое:

— Мунхэ, а как ты умудрился за одну войну три раза умереть и живым остаться?

— Это совсем пустяк. В прадеда я пошел. А он такой хитрый был, обманул трех русских попов и одного бурятского ламу. А это, однако, хуже, чем вместо коня дьявола заседлать. Потом он ездил по степи и песню пел: