Наталья Суханова - Искус

Вышла мама и огляделась, ища ее. Увидела, к сожалению. Подошла, села рядом. Взяла за руку, поцеловала в щеку:

— Ксеничка, ты на нас, глупых, не сердись — в будущем году мы обязательно поедем отдохнуть.

— Я и не сержусь, — сказала Ксения отворачиваясь, чтобы не видно было ее слез.

— Не сердись, — повторила мама. — Не обижайся, что я хотела навязать тебе Валерку. Я понимаю, у тебя должна быть своя жизнь. Я в эту минуту просто не подумала. Не сердись.

Вот ужас! Дом — это ужас. Ни секунды успокоенности, свободы сердцу. Все тебе дают свободу, но ее здесь нет и быть не может, все они владеют тобой, сколько бы ты ни орал и ни отбрыкивался.

— Я ведь не только из-за Валерки, — призналась осторожно мама. — Я бы и за тебя спокойнее была. Девушка, одна, в дороге. Ведь если с тобой что случится, мы даже не узнаем.

Ну, началось: убийства в вагонах, трупы, разрезанные на куски. И нужно ли ненаглядной Ксенечке обязательно ехать куда-то к закавказскому морю, не отдохнуть ли ей в Джемушах, честное слово — ее никто не будет трогать, пусть себе курортничает, с ней даже заговаривать не будут. Разве так уж плохо в Джемушах?

— Здесь прекрасно! — сказала ядовито Ксения. — Великолепно! Лучшее место на Земле! Предел желаний! — она уже вскочила и размахивала руками. — Предел желаний, да! Но я хочу туда, где хуже, где разрезают на куски, зато каждому куску — полная свобода!

Опять наорала, опять не хватило терпения, ума: куда они только деваются, едва переступишь порог отчего дома?! Интересно, рембрандтовский блудный сын, едва минет первая бесконечная минута, пока он обливает слезами колени и ступни не верящего своему счастью отца — неужели и он станет точно таким, как много лет назад, словно не было годов скитания?

Адыгейские дети оглушительно кричали о чем-то, ныряя с камней. Перевода это не требовало. Трое русских ребятишек, отдыхавших тут с родителями, кричали так же оглушительно и неразборчиво.

Ксения жила у адыгейцев — в большом просторном доме на склоне горы. В Джемушах Ксения взяла билет до Сочи, потому что еще в Москве ей растолковали, что за Сочи молодой русской женщине заезжать опасно. И сколько бы она ни высмеивала мать за ее страхи и опасения, но и сама вовсе не была такой уж бесстрашной и безрассудной. Однако и в Сочи она не хотела — курортная теснота! И вот, сидела она в вагоне и рассказывала людям, что едет впервые к морю, билет у нее до Сочи, но в Сочи она не хочет, а других мест не слышала и не знает. И тогда славный молодой парень, говоривший по-русски правильно, но с сильным акцентом, сказал, что ей хорошо будет у них в селе — море рядом, курортников почти нет, а остановиться можно у его уважаемого дяди. Ксения немного еще сомневалась — не лезет ли она сама в зубы к тем закавказцам, которыми ее пугали. Пропадет, и даже знать никто не будет, где она — билет у нее до Сочи, ни адреса, ни знакомых…

Но все оказалось прекрасно. Сошли с поезда они еще до солнца, но уже светлым, чистым утром. Перешли через рельсы, поднялись по крутой дороге к большому просторному дому, в котором уже не спали. Пожилой хозяин, выслушав неторопливую, вежливую речь парня, сухо по-русски поздоровался с Ксенией и, не улыбнувшись, ушел. Зато охотно, ласково и молчаливо улыбалась его жена. Ксения как-то сразу, с первого дня сдружилась с их младшей дочерью Файзет. Кроме Файзет в доме был еще ее брат Мухтар — студент техникума, неженатый молодой парень, да невестка с ребенком, красивая и медлительная, у которой, очевидно, только и дел было, что лежать, следить взглядом за полуторагодовалым ребенком да ожидать уехавшего куда-то по делам повелителя-мужа. Явно больше всех в доме работала мать, Файзет была у нее на подхвате — воды принести, полы вымыть, кукурузу в колхозном сарае рушить, горох перебирать. На пляж Файзет прибегала ненадолго — остальное время Ксения лежала одна, ничком, поглядывая на море и подбирая не стихи даже, а сравнения:

Море, как горы, приподнято к небу.

Море не внизу лежит, а смотрит на тебя с высоты, опускается к тебе волнами.

По выгнутой спине моря, по крутым его бокам ослепительно разливается солнце.

Волна набухает солнцем.

Тысячи маленьких солнц ослепительно бегут по воде.

Шум прибоя проходит вдоль берега, как порыв ветра — и не успеет замереть справа последний шорох, как слева нарастает новый шум.

«Шум прибоя проходит вдоль берега» — в этом ритм, за которым слышишь и запах моря, и его огромность. Огромность, которая больше радости взбухающих солнцем волн, словно море баюкает радость в себе, как мать ребенка во чреве. «И взыграет младенец радостью во чреве твоем». Музыка все же прекраснее моря — в ней радость больше, превыше пространств.

Море менялось. Отграничивалось черной полосой от горизонта. Было солнечно, и волны шли зеленые, но в настойчивости этих волн было что-то тревожащее — беспокойство было непонятно, не имело смысла, и Ксения подавляла его образами. Зеленые кони. Крутые их ряды. В то время как первые злобно хрипят, взмахивают белыми гривами, бьют берег и разбиваются о него, пятная слюной — сзади движутся стены волн в грозном молчании. Лишь изредка, не выдержав напряжения, вскинет голову конь, проржет и тотчас его сметет зеленый вал согнувших шеи коней. Лишь те, что хранят порыв, достойны сразиться с землей.

Волны разбивались в полутора метрах от Ксении. Полтора метра отделяли их настойчивость от ее невозмутимости. Всего полтора метра, но камни, на которых лежала Ксения, были горячи, и ветер все время любовно касался ее. Она была во власти солнца и ветра, и все, чем жило море, было не больше чем картинкой, не больше чем легкой прохладой, смягчающей силу солнца.

При чистом небе и полном солнце море штормило, и здешние юноши бегом бежали навстречу волне, вонзаясь в ее середину, пока она не обрушилась на берег. Они качались потом вдалеке на волнах; устав, выскакивали на берег, когда волна отступала, и, если видели, что она их нагоняет, ныряли обратно. Рядом с Ксенией сидел Аскер, учивший ее плавать, директор здешней школы. Глядя на парней, выскакивающих на берег, он рассказывал, как однажды, парнишкой, купаясь в шторм, не рассчитал, и нахлынувшей волной его воткнуло головой в песок, так что потом еще долго болела шея.

Аскер был молод, не очень красив, но интеллигентен и умен, и Ксении приятно было, что она ему нравится. Он рассказывал ей о языках, о народах, протекших через Кавказ, оставивших тут и там островки осевших и сумевших выжить племен. Шутил, что украдет ее ночью.

— И потом бросите?

— У адыгэ это великий позор — бросить женщину, которую выкрал. Женщина может уйти, для нее это не позор, что она не ужилась с тем, кто ее выкрал. Для мужчины позор: с той поры, как выкраденная девушка провела под его кровлей ночь, она — его жена. Свадьба может быть и через полгода, и через год — когда соберут деньги. Но она уже жена для него и для всех.