Наталья Суханова - Искус

— Не такая уж она легкомысленная. Вам, верно, просто хочется поговорить о ней.

Людвиг смеётся:

— Не могу с вами согласиться, но должен лишний раз признать — язычок у вас острый.

Раздобрившись, дал Людвиг Ксении, кроме Библии, Индийские Веды.

Библейский бог разочаровал Ксению. Ничего общего с ее Исаакиевским он не имел. Что-то от Исаакия было разве что в книгах пророков Исайи, Иоилия, Захария. «Тогда увидишь и возрадуешься, и затрепещет и расширится сердце твое…»; «И явится над ними Господь, и, как молния, вылетит стрела Его, и возгремит Господь Бог Трубою и неистовствовать будет в бурях полуденных». Если отбросить трубу, этот устаревший реквизит, в строках были сила и ярость бойца, но за что бился, против чего вставал в ярости этот боец? Ни о каком смысле, ни о какой жажде знания не было и речи. В индийских древних гимнах нашлось кое-что подходящее, но и это шло не сверху, а снизу: боги не сомневались — сомневались люди: «…кто теперь бы поведал, откуда возникло это мироздание? Боги появились после сотворения его, кто же знает, из чего оно возникло? Кто видел это на высшем небе, тот поистине знает. А если не знает?». Ксения это переиначила на свой лад: «Кто достигнет Большой Вселенной, тот познает. А если нет?».

И, чему-то радуясь, повторяла из текста:

— «…тот поистине знает. А если не знает?»

Бог не роптал, не противоборствовал — противоборствовал человек. Тот же Иов: «Но я к Вседержателю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом». Этот стон по Богу, по смыслу: «Вот я иду вперед — и нет Его, назад — и не нахожу Его». Не находит. И не найдет — в ближайшем обозримом будущем.

Чтобы спорить, ей нужно было за что-то уцепиться. Ей нужны были какие-то общеупотребимые символы — Бог, например, как Тот, Кто знает концы и начала, или хотя бы как Тот, что обязан положить Смысл и Цель. Чтобы Человеку было Кого вопрошать, с Кем пререкаться, Кого оспаривать, Кому следовать или от кого отрекаться.

Вечерами, пересекая улицы одну за другой, она придумывала, зачем поместил библийский Бог в Эдем древо познания, плоды которого вкушать запретил. Чтобы проверить послушание? Это возможно. Ему то и дело приходилось проверять и испытывать людей… А может, просто ему было некуда больше поместить это древо (обязательный реквизит, который и деть некуда, и уничтожить нельзя)? Возможно, Эдем был лучшим участком из отведенной Богу земли. Тогда много было богов, слишком много, и не очень большими участками владел каждый из них. Бог отдал лучшую из своих земель людям — как отец Ксении, не переставая ворчать, отдавал детям лучший кусок, лучшее место, лучшие кровати. Библейский Бог был вообще похож на отца — ворчлив, вспыльчив, раздражителен и, в сущности, бессилен. Как пишет мама: «Ну ты ведь знаешь — папа всегда на что-нибудь сердится: гром, молния — а потом все обойдется». И смысл жизни, сурово утверждаемый отцом, примерно тот же, что у библейского Бога: трудитесь в поте лица, ибо безделье и роскошь приведут вас к тоске по тому, чего нет и быть не может. Селитесь и обладайте землей. Все остальное — люботрясие, маниловщина, чушь.

А может, Бог поместил древо познания в Эдем на спор с другими богами? Или же по обязанности, потому что не имел права иначе, как не имеет права врач прекратить мучения умирающего, хотя шанса на спасение практически нет (человек с красными ступнями!). Однако, почему такова врачебная этика? Из опасения злоупотребления? Или в расчете на чудо? На ошибку? На будущее?

На будущее, в котором, кто знает, вдруг станет возможно то, что невозможно в настоящем? Возможно, наконец, что богам вменялось в скорбную, но непреложную все же обязанность (а кем, они уж и сами забыли — «боги появились после сотворения его») помещать Древо познания в своих садах…

Или, все же, спор?

Долгий опыт богов говорил, что ничего, кроме скорби, познание не приносит, и, однако, не первый раз их неразумные творения предпочитали этот плод любому раю…

Розыгрыш? Допустим: Древо познания было розыгрышем.

Для того, чтобы повидать Севку, троюродного братца, нужно было отсидеть на проходной, дождаться троюродного братца; нужно было отсидеть на проходной, дождаться пропуска и, не выходя на улицу, отправиться в путешествие по огромному общежиткомбинату.

Оттого что в здании были и магазины, и парикмахерские, и столовые, и все это в тусклом электрическом свете, оттого что вверх на этажи вели не только лестницы, но и — серпантином — асфальтированная дорога, оттого что на этажах, на каждом огромном этаже, по коридорам сновали девушки в халатах и бигуди и парни в майках — казалось, это не просто большое здание, а подземный город. В детстве она читала такую сказку — в подземном городе работают кухни, шьются платья, кипит неслышная сверху работа. Правда, в общежитии у Севки было, пожалуй, мрачнее, чем в сказке. На каждом новом этаже перекликались, казалось, те же голоса, открывались те же двери, из тех же кухонь и кубовых пробегали те же парни и девушки с теми же кастрюлями и чайниками, булками и свертками.

Севка встретил ее на своем этаже.

— Зайдем в нашу каюту? — вопросительно сказал он. — Там у нас развели спор о смысле жизни. Если ты не против, можно послушать.

Вслед за Севкой Ксения протиснулась в узкую комнату. Только здесь было видно, что это все-таки надземное здание. Хотя и то сомнительно. Небо и город в окне представали безрадостными, как в дурном сне. Форточка открыта настежь, и все же в комнате пахло не то перхотью, не то потом — чем пахнет холостяцкое жилье.

— Да знаю, знаю я это все! — говорил с досадой чей-то голос.

Ксения даже не сразу поняла, кто это говорит, потому что одновременно галдело несколько человек. Но этот голос выделялся из других тоской.

— Ну хорошо, построим коммунизм, — говорил тоскливый голос. — А кому это надо? Сколько тысячелетий одно и то же!

— Почему одно и то же?

— Одной цели на всю жизнь не может быть, — повторял кто-то упорно. — Одной цели на всю жизнь не может быть.

— Не о том говорите, братцы! — звенел третий.

И снова — тоскливый:

— Главное удовольствие — плодить себе подобных!

Гвалт стоял невозможный, но тоскливого было слышно:

— Да знаю, знаю я все это: повзрослею, поумнею, буду, как все, занят, и эти мысли уйдут. Знаю…

— Слушай, Славка, — перебила его девушка, которую Ксения только сейчас заметила, — разве все так… ужасно? Слушай, даже съесть мороженое — и то радость!

Тоскливый парень угрюмо хохотнул, а Ксения недовольно сказала: «Да не о том он вовсе!», и почувствовала на себе чей-то взгляд. Она обернулась — смотревший улыбнулся ей — хитровато? вопрошающе? Черт его знает, красавчика! Она отвела глаза, раздражившись, что ее так бесцеремонно отвлекают.