Наталья Суханова - Искус

Неожиданно Людвигу понравились ее стихи о любви («Стихи одной нашей студентки». А подумывала даже, не приписать ли какой-нибудь известной поэтессе.)

Людвиг повторил раза два:

Лестно. Но и обидно. Те, красные стихи казались Ксении куда как своеобразнее и значительнее. Однако повторов не удостоились. На этот раз Людвиг даже предшественников не выявлял — поглядывал с хорошим любопытством, ласково потчевал чаем. Значит, она все-таки талантлива. Собственно, Ксения в этом не сомневалась. Не сомневалась бы и в том случае, если бы даже ничего не писала. Чувствовала это в себе. А вот видно ли другим? Так что, если чего и не хватало ей, так это признания кого-то уважаемого и почитаемого. Теперь это признание «уважаемого и почитаемого», считай, было у нее «в кармане».

Между тем, реальная история с героем ее любовных стихов становилась все путанее. Последнее время, время покровительства Людвига, Ксении казалось, что она обижает Кима. Она стала равнодушнее к нему и вначале ей это пришлось даже по вкусу. Но Ким словно почувствовал — упорно ловил ее взгляд, и Ксения растрогалась. В конце концов, что такое Людвиг? Относится к ней как к забавной девчонке. Конечно, заботлив. Но сами его заботы подчас обидны. Спрашивает ли он, не промокает ли ее обувь — за этим невольно звучит снисходительное: «Ваши интеллектуальные упражнения с красными солнцами и воспаленными ступнями очень занимательны, конечно, но собственные ваши ступни — сухие ли они?». Или — вслух: «Что-то вы, как бледная немочь. Надеюсь, вы что-нибудь поглощаете кроме книг?». А в последний раз даже: «Есть ли у вас, любезная, свежий носовой платок? Очень нездорово — держать его вот таким сырым комком». А Ким — любит. Для него не существует в ее кармане скомканного носового платка. Только она сама, только ее глаза, ее золотые глаза, и счастье, которое может быть.

Ксения не сомневалась, что он специально возле нее показал своему приятелю билет на курсовой новогодний вечер. Что ж, большей смелости от него, видимо, не дождешься. Теперь нужно во что бы то ни стало тоже достать билет. «Пора кончать с предысторией этой истории», — сказала она себе бесшабашно, но на душе было нехорошо, лихорадочно.

Билетами ведал староста группы — Петя Уралов.

— Петька, как насчет билетов на курсовой?

Из веселого, и даже хитроватого, лицо Уралова стало озабоченным:

— Не знаю — я билетов еще не получал.

— Петенька, ужас как нужно! Вспомни, я ведь редко бываю!

— Знаешь же, по скольку они дают — я сам-то не хожу почти.

— Петька, нужно!

Господи, до чего противный, фальшивый у нее тон! Но она уже перешагнула рубеж: теперь уже, чем противнее, тем больше она будет лезть. Так и раньше бывало: войдет в раж, унижается, просит, бесшабашничает (и все фальшиво!), не отстает — даже пугает людей отчаянной жалкой навязчивостью. А потом добытое — не в радость. Если схлынет настырность, может даже выбросить билетик, за который на стенку лезла.

Петя хмурился и поджимал губы над билетами, но Ксении выделил — не так уж сильно пришлось и унижаться: только молча посидеть перед озабоченно раскладывающим билеты Ураловым.

В самый день курсового празднования напряженность ожидания и отвращение к этому ожиданию дошли до предела. Мытье головы, закручивание волос на бигуди, хлопоты над чулками и платьем довели ее до такого состояния, что она готова была плюнуть на все, порвать драгоценный билетик и, наревевшись втихомолку, сбежать в киношку.

Однако, она не только явилась на вечер, но и, взглянув в зеркало у лестницы, нашла себя привлекательной. Конечно, столь воспеваемая женская красота — немыслимая условность: все эти миллиметровые различия, возводимые в ранг канона, все то, с чем одни носятся, случайно получив от природы, а другие добиваются с помощью железок, резинок, черного карандаша и определенным образом сшитых тряпочек! И такая же условность, что вот все они собрались почему-то в холодном зале, и одни сидят по эту сторону занавеса, а другие носятся в диком волнении по ту! Стоит только задуматься, и — как нереально все это. Пройдет час — и все будет уже по-другому. Куда же денется это «сейчас», теперешняя минута? Заранее знать, что вся эта нарядность, свет, веселье — всего на какие-то три часа, и все-таки придавать этому такое значение! Как подумаешь, так нет ничего нереальнее самой реальной, самой материальной жизни!

Но странным образом условность, нереальность того, что составляло этот вечер, уже доставляла ей удовольствие. Пели ли сестры-близнецы Аня и Таня саратовские частушки:

И грустно, и весело ей было, что и эти большие, крепкие девушки тоже сиюминутны и призрачны.

Маленькая синеглазая грузиночка стремительно исполняла испанский танец — и как же права она была в своей стремительности. Не то что эта самодеятельная балерина, принимающая одну за другой красивые позы — ею бы украшать лестницы в парке. Ксения усмехнулась, представив, как перебегает балерина от тумбы к тумбе, изображая то нимфу, то ныряльщицу, и оглянулась в надежде увидеть Кима — иногда, казалось ей, они понимают друг друга с полувзгляда. Нет, Кима не было — лучше бы Ксения осталась слушать жизненную философию Марфы Петровны!

Но вот косоглазенькая молодая женщинка со второго потока — она, говорят, параллельно учится в консерватории — поет пушкинский романс: «Мой голос для тебя, и ласковый, и томный…». Низко-низко. Какая теплота! И страстность! Только это — реальность? Ночь, любовь, упоение! Даже нет! Голос! Один голос: страстный, мягкий, прекрасный! Лишь это подлинная реальность!

Все в этом. Это — настоящее. Если настоящее, неважно — мгновение или вечность!

Романс все еще звучал в ней, когда, вернувшись в зал, расчищенный для танцев, она увидела Кима. Он был немного другой, чем голос и романс, но не противоречил им. Ксения подумала об этом с доверчивой благодарностью. Вот почему она не сразу заметила возле него девушку. И еще потому, что девушка была очень юная, наверное школьница, может быть даже не десятиклассница, а класса девятого или восьмого. Да и не вдвоем они были, а в компании. Но в самом ли деле Ксения не заметила сразу или только постаралась не заметить? И когда решила, что пришло ей время позаботиться, как бы кто-нибудь не опередил, не помешал Киму пригласить ее, Ксению, действительно ли была уверена, что это нужно? Или уже не могла выйти из колеи упрямства, не хотела ничего видеть, ставила на всё, ощущая, что всё и проиграет? С самого начала была эта яростная слепота! Как старушка, которая слишком долго пережидала машины, а потом срывается в самую гущу их, не слушая предупреждающих гудков, не глядя по сторонам, не замедляя и не убыстряя свою рысцу.