Наталья Суханова - Искус

Почему-то к ней прилепилась девица, едва знакомая, с курса — видимо, пришла одна, и Ксения тоже была одна.

— Пойдем потанцуем? — как-то даже не глядя на Ксению, а заносчиво поглядывая вокруг, предложила девица.

— Я плохо танцую.

— Не бойся, я поведу.

— Что-то не хочется.

— Ну, как знаешь!

Обиженная девица исчезла. Ксения села на освободившееся место так радостно, словно только стул и искала. Некоторое время не смотрела в сторону Кима — с деревянной улыбкой «наблюдала» танцующих. Но почему она должна улыбаться, если не хочется? И можно же наконец мимолетно взглянуть — пусть не на Кима, хотя бы на его компанию? И сразу она увидела их двоих: мрачный Ким и немного даже оробевшая девочка. Девочку пригласили танцевать, она вспыхнула от удовольствия, но, кладя руку на плечо партнера, оглянулась на Кима с обеспокоенной улыбкой. И, танцуя, отовсюду взглядывала на него. Он смотрел на нее мрачно и пристально, как бы даже рассеянно Бедная девочка рискнула ему улыбнуться — он словно не видел. Ксения и знала, что он кокетничает с девочкой (приемчики-то знакомые!), и все же пыталась обманывать себя: может, и в самом деле не видит девчонку, о чем-то задумавшись. Но вот девочка села подле него и теперь он о чем-то говорил ей и говорил (уж не о том ли, что Маяковского затравили?). Лицо девочки от серьезности стало с кулачок. Кто-то ее пригласил (а ведь приглашают, не то что Ксению!), девочка покачала головой — мол, не могу, не сейчас, очень серьезный разговор! Потом Ким вдруг улыбнулся, и девочка так и вспыхнула ответною улыбкой. Как она, Ксения, старая-престарая дева-дура, не усекла сразу, что именно эта малышка, нежная и чистая, как младенческий локон, нужна, вожделенна ему — с его пятнистым лицом и пересыхающим от духовной жажды взглядом?! Именно девочка, восторженная и нежная, а не Ксения, заносчивая, насмешливая, со смешно-невинным ртом под развратно-проницательными, желтыми, как у наглой кошки, глазами! Убить, убить себя, с противными кудерьками от бигуди, с потугами на гениальность, с мокрым от вечных соплей комком платка, с дырой на чулке, затянутой поглубже в туфель! А тут еще Кимов приятель, тот самый, которому несравненный в подпитии показывал ее на лекции, с любопытством глазеет из угла и, увидев, что она заметила его, улыбается и чуть ли не помигивает!

Ксения заарканила парня из группы, который, в общем-то, неплохо к ней относился, но сейчас хотел поухаживать за приглянувшейся однокурсницей, а вместо этого должен был танцевать с Ксенией. Потом он даже утешился и не прочь был продолжать танцевать с нею, но Ксении вдруг ударило в голову, что и Ким, и она уже достаточно наказаны, и нужно все же дать возможность Киму подойти.

От парня она улизнула, но Ким и не думает покидать свою крошку. На том бы Ксении и убраться восвояси, но она уже, совсем как тот сумасшедший, которого им показывали в судебно-психиатрической клинике, все запихивала и запихивала в себя пакость. Вместо того, чтобы уйти, она ухватывается за раздражительную девицу, с которой до этого не хотела танцевать.

— А я думала, — говорит та ядовито, — ты с девочками вообще не танцуешь.

Ну да, да, маленькая месть, законная месть, заслуженное взыскание! Не отвечая, Ксения выкаблучивается, вертит девицу, приговаривая:

— А так ты умеешь? А так? А вот еще так? Умеешь?

— Что это с тобой? — презирает ее девица. — Ты не выпила случайно? — и смеется в восторге от своей шутки.

— Наклюкалась! Набралась! Нализалась! За воротник заложила!

Девица уже не смеется, смотрит на Ксению пристально:

— Да ну тебя — ты какая-то прибабахнутая сегодня.

Ну, кажется, довольно. Бросив девицу чуть ли не посреди зала, Ксения идет в раздевалку. И тут у пустынного гардероба она обнаруживает их. Смущенная крошка так мила, очаровательна! Ким застегивает замочек на ее ботинке. Ксения не смотрит на них и все же видит краем глаза: Ким заметил ее и весь подобрался — верно, решил, что Ксения преследует их. Повернувшись, она почти сталкивается с ним. Ким посторонился, пропуская Ксению, а взгляд у него такой, словно он готов ее ударить. Или укусить. Девочка смотрит с испугом.

Какая мерзкая, холодная ночь! Как ненавидит себя Ксения. Как видит себя презрительным взглядом девицы, бесцеремонным — приятеля Кима, испуганным — девочки, озлобленным — Кима. Гадина. И он, и Ксения. Завистливая, несчастная гадина — она. Убить бы себя, додавить. Неужели всю жизнь так и будет она обречена на себя?!

Прошло, сгладилось. Жизнь продолжалась.

Прибегала Милка. Марфа любила ее приходы. В общем-то Ксения с Марфой относились друг к другу с интересом, но без симпатии. Милка Марфе Петровне была приятнее.

— Твоя хозяйка, хоть и ликбезиха, — смеялась Милка, пока Марфа Петровна разогревала для нее на кухне угощение, — и должна бы тебя, как умную, уважать, но ты ей все равно не нравишься. Если бы я жила у нее, тоже, пожалуй, не нравилась бы. Деньги деньгами, а чужая рожа под боком осточертеет.

— Ну, мне тоже не мед!

— Я думаю! Слушай, и часто у нее такие пирожки?

— Не знаю, меня она не угощает.

— Тебя и нельзя — еще привыкнешь… О, Марфа Петровна, вы же себя грабите! Я же эти пирожки обожаю!

…Нередко, вернувшись домой, Ксения заставала хозяйку за своими учебниками и книгами. Это Ксении совсем не нравилось. Тем более, что, ознакомившись с учебником, Марфа допытывалась:

— «Теорию государства» учите? Ну и что же такое — государство?

Или:

— А эта «Вселенная» зачем тебе? А что, ученые правда все это знают или только делают вид? Откуда они могут знать, что у мира конца нет?

С некоторых пор Ксения перестала оставлять дома записные книжки. Сдавалось ей, что с тем же откровенным любопытством, с которым прислушивается Марфа к чужим разговорам, заглядывает в чужие окна и книги, заглянет она и в ее записи, если уже не заглянула.

Как-то, по оброненному Марфой замечанию, Ксения поняла, что та читала письма от мамы. С тех пор и мамины письма носила Ксения с собой — трогательные, смешные мамины письма. Хотя мама была врачом, и врачом грамотным, в письмах ее почти отсутствовали заглавные буквы и знаки препинания. Она писала так же, как разговаривала — перескакивая с одного на другое. О том, что их Валерка разлюбил соседскую Аллочку и теперь приходится утешать девочку еврейскими пирогами — ты же знаешь, дочка, как твоя мама печет еврейские пироги, так даже еврейка не испечет. А Валерка все равно вернется к Аллочке, потому что Аллочка — его судьба, это мама знает совершенно точно — по линиям их рук. А сейчас, в свои десять лет он и должен охладеть к Аллочке, чтобы вернуться к ней в юности — кого любят в детстве, тех не любят в юности, уж поверь маме, у одного лишь Гюго это не так, но в книжках и должно быть не так, как в жизни, иначе какой интерес их читать… Да, Валерка решил заняться какими-то опытами, а папа запретил — ну, ты же знаешь, Ксеничка, папу: крики, гром, молния! — но в семье, имей в виду, командует не тот, кто кричит, а тот, кто молчит и умеет без шума настоять на своем, так что она, мама, конечно, все устроила по-своему, примирив Валерку и папу…Твой двоюродный братец Алешка осел, надолго ли, в туманном Мурманске — и тетя Лора рванулась поближе к нему — дай Бог. Чтобы все у него получилось… Ну, моя работа — как водится: мед и деготь. Ей пришлось пойти на большой скандал по своей профсоюзной линии, но она настояла, добилась — за людей она, слава богу, умеет сражаться, не то что за себя. А помнишь ли, Ксеничка, как твоя мама боялась быть педиатром, а теперь уже специалист, куда там! Недавно поспорила по диагнозу с консультантом… Анемичный ребенок, и консультант исписал целый лист страшными диагнозами. А твоя мама считала — глисты, хотя кал не показывал глистов. И стали их гнать. Стояло десять горшков с горячей водой. Мальчонку начало рвать, несколько глистов пошло ртом. А потом все, как надо. И ты бы видела, Ксеничка, сколько гадов умещалось в этом несчастном ребенке — они шли клубками, мы думали, мальчонка потеряет сознание, у него не осталось сил, но ему нужно было только вытерпеть, все шло уже само собой — как роды у роженицы, когда-нибудь ты тоже узнаешь, как это бывает (а как это, в самом деле, бывает? Пока Ксения знала только, как бывает, когда клубками идут стихи — в это время только подставляй блокноты, разбираться некогда, вот-вот задушат)… Лечение мальчишке пришлось повторить, а он — представь себе! — капризничать стал, как и положено нормальному ребенку: не хочу, и все! Тут уж пришлось поработать и воспитательнице, и пионерскому отряду, и, разумеется, твоей маме тоже. Так что, не только согласился, но даже не плакал — великое дело идейность. И теперь парень поправляется, порозовел, и даже характер у него совсем другой сделался, только представь себе, словно это не тот мальчик, что приехал в Джемуши месяц назад. В здоровом теле здоровый дух.