Наталья Суханова - Искус

На распределении сидело много вербовщиков — и в линейные, и в военные прокуратуры, и в суд. В Москве оставляли. Запинаясь Сашенька сказала, что хочет в адвокатуру — все равно, куда. «Но мы ведь можем и не посчитаться с вашим желанием», — сказали. А директор школы: «Ну почему же не посчитаться? Человек отлично учился, старался. Почему не посчитаться с ее желанием?». Оказалось, накануне муж угощал директора в ресторане — в лучшем виде было устроено.

Всё умел муж — даже квартиру получить, когда это было почти невозможно — квартиру (да еще с мебелью) какого-то пропавшего без вести специалиста. Под расписку, но все же квартиру. Многое умел муж, но жить с ним оказалось невозможно. До сих пор при воспоминании о нем — чувство облегчения: как вроде ноги затекшие расправляешь.

На память остался трехлетний сын — спит сейчас в соседней комнате, и на каждом из пяти пальцев правой руки — по соске. Так уж привык — отучить невозможно.

Конечно, говорили о заковыристых делах. Картамышева — о своем недавнем, очень спорном деле железнодорожников. Она просила оправдать — суд дал условно. Явно судья был очень не уверен в виновности подсудимых. Но оправдать не решился: протест прокурора поддерживает областной прокурор, а жалобу адвоката — никто. Обвиняемый и адвокат — их всегда только двое, это подозрительные частные лица. Прокурор представляет собой государство. В прокуратуре объединены следствие, обвинение, да еще и надзор. Следствие предоставляет максимальные возможности следователю. Считается, один из тех, кто заинтересован в оправдании, присутствует в следствии с самого начала — подследственный. И он-то знает, как было дело, а следователю предстоит докапываться, отметая ложь. Так считается. Но тем самым — практически, а не теоретически — с самого начала есть презумпция виновности, презумпция лживости, а не презумпция невиновности, так ведь? Считается, что с самого начала идет соревнование, борьба на равных — следователя и подозреваемого. Но ведь это неверно, они не равны, подозреваемый юридически неграмотен. Он не знает, где ему ставятся ловушки и где он попадает в них. Следователь обязан закончить дело эффективно, и он ставит эти ловушки. К тому времени, как в дело входит адвокат, следствие закончено. Если адвокат что-то хочет выяснить дополнительно — делай это за свои и «преступника» денежки, но и при этом тебе не обязаны отвечать, ты не можешь к себе вызвать, ты — частная ищейка. Дело закончено: что не нужно — в нем замазано, что нужно — выпячено. Пытайся, если успеешь и если ты и твой подзащитный имеют средства или другие возможности, что-то выяснить в оставшиеся, считанные дни.

Вот случай. Драка. Казус вульгарис. Один ремнем с бляхой однажды здорово всыпал «приятелю». Тот подговорил друга отомстить, и они вдвоем заманили и избили обидчика. Заключение врача: потеря зрения на столько-то процентов. То есть тяжкие телесные повреждения, так ведь? И не узнай она в случайном разговоре, что пострадавший как раз по зрению не был призван в армию, не удайся ей убедить суд затребовать соответствующую справку из военкомата, дальнейшим воспитанием двух идиотов-мстителей занимался бы лагерь, а мы с вами знаем, что это такое…

Посуду после себя Ксения тщательно вымыла, даже кипятком обдала. Но ни в какой туберкулез не верилось. Грустной, наделенной печальным опытом, но совершенно здоровой чувствовала она себя в эти свободные, осенние дни.

Сдавая градусник в окошко медсестре, Ксения вгляделась в свою карточку, где сестра записывала температуру. В легких, изображенных на рисунке — в ее легких! — было проставлено по плюсу.

— Ну, что показал рентген? — спросила она у сестры.

— Узнаете у врача, — ответила та, недовольно прикрывая от нее карту.

Однако к врачу Ксения шла только завтра. И поэтому она спросила у пожилого истощенного мужчины:

— Вы давно здесь на учете?

— Да считай, всю жизнь, — ответил он, и схаркнул, и сплюнул.

— Вы, наверное, все уже здесь знаете. Что значит плюс в легком?

— Дыра.

— Как — дыра?

— Обыкновенно. Каверна.

— А если в обоих легких?

— Значит, уже в двух.

Ксения шла за вещами в дом Картамышевой, и ноги у нее тряслись и подгибались. Легким не хватало воздуха. «Конечно, — думала она с ужасом и удивлением, — там же уже и дышать нечем — одни дыры».

Александра Сергеевна нашла ее на вокзале. К Картамышевым идти Ксения наотрез отказалась: не могла она так — харкать под ноги людям, как тот туберкулезник. Пришлось Картамышевой свести ее в юридическую консультацию, уложить там на диване. Всю ночь Ксения думала, как нужно жить, если жизнь предстоит короткая. Наутро, измученная бессонной ночью, покорная и спокойная, вошла она в кабинет врача.

— Ну что же, — сказала врач, — туберкулезного процесса — мы, во всяком случае, — у вас не обнаружили. РОЭ, правда, неважное…

— А плюсы?

— Какие плюсы?

— Я видела в своей карточке. На каждом легком по плюсу.

— Это значит, что на рентгене затемнение не обнаружено.

— А какой-то больной сказал мне наоборот. Мне уж и дышать было трудно.

— На девяносто девять процентов — у вас не туберкулез.

— Какое счастье!

— И все-таки худенькая вы очень. Подпитаться бы неплохо — домашнее масло, молоко, сливки, свежее мясо…

Сливки — хорошо, мясо с рынка — тоже можно. А главное — на этом можно и ограничиться и не ломать голову о том, сколько лет жизни тебе отпущено! «Да живи, пока живется», — как говорит тетка Маня.

В Озерищах ждали Ксению новости. Из столовой уволили раздатчицу. Но уволили и Прямуху — за плохой характер, так сказать.

Прямуха сидела перед Ксенией и смотрела на нее вроде бы даже с интересом: что будет делать человек, обязанный бороться за справедливость?

Ксения позвонила Елизавете — что же такое получается?

— А чего получается? — сказала та спокойно. — Указанное Колосовой поправили? Поправили. Раздатчицу уволили? Уволили. Повару — взыскание, чтобы не повадно было тухлое мясо перчить. Но и дуршлагом молотить — не знаю, как ты, а я бы с такой работать не стала.

— А с жуликами?

— Я тебе объяснила. Коллектив есть коллектив.

— Буду иск в суд оформлять.

— Ваше дело, — переходя на сухое «вы», сказала Елизавета. — Только, думаю, зря время будете тратить. Закон не нарушен.

С тем же раздражающим интересом смотрела на нее Прямуха, когда она вернулась от телефона.

— На кусок хлеба-то есть? — спросила ее Ксения, опасаясь, что та ответит «нет», у Ксении и самой кончались уже деньги.

— О6 этом не беспокойтесь. Я в школу уборщицей вернулась. На таких, как я, работы всегда хватит. Я не о себе, я о правде — есть она на Земле или ее уже нигде нету?

— Поищем, — сказала с невольным раздражением Ксения.