Наталья Суханова - Искус

У поворота в переулок, откуда Ксения привыкла добираться до Татьяны Игнатьевны одна, Батов не отдал ей портфель и сумку, утверждал, что подрядился нести до самого ее дома. Остальные с шуточками попрощались с ними. Он же, оставшись с ней наедине, оказался внимательным: сам шел по снегу, оставляя ей протоптанную дорожку, у канавы подал руку.

— Пришли, товарищ носильщик, — сказала Ксения у своей калитки.

— Здесь же учительница живет… как ее?.. Игнатьевна.

— И я тоже.

— Вы ей родственница?

— Квартирантка.

— Давно?

— Давно ли я у нее живу?

Он засмеялся:

— Нет, давно ли вы живете в Озерищах?

— Уже полтора года.

— Поразительно! В первый раз вижу. Вы что, нигде не бываете?

— Мне пора. Поезд уже пришел.

Он опять засмеялся. Смеялся он с привычной легкостью, но смех его сейчас был другим — чуть мягче, что ли.

— Но вы не исчезнете?

— Куда, хотела бы я знать.

— Вы не причудились мне? Не приснились? Вы есть?

Он схватил ее за руку, как бы убеждаясь в ее реальности. Она мягко высвободилась:

— Всего доброго.

— Постойте! — окликнул он. — Как вас звать-то хоть? Не Семен же в самом деле?

Кто-то из девчонок называл ее при нем Сенечкой.

— Почти, — сказала она. — Ксения.

— Оксана?

— Только, ради бога, не Оксана!

— Хорошо, пусть будет Сенька. Моя шапка подойдет? По Сеньке и шапка, да? По Ксенечке и семечки! Ха-ха-ха! Это не семечки, а сплошная шелуха! — ткнул он себя в грудь. И без всякого перехода: — А можно, я приду к вашему дому завтра часов в семь вечера? Честное слово, я не такой охламон, как справедливо все считают!

В нем совершенно отсутствовала мудрость остряков — не смеяться собственным шуткам. Других веселить — конечно, но прежде всего себя.

Она улыбнулась и пошла к дому. С крыльца взглянула ему вслед — танцующей узкой походкой он скользил по дорожке.

Ксения знала о Батове многое — он не был для нее внезапно проступившей фигурой. Поселок небольшой — ребят наперечет. И хотя до сих пор была Ксения вне здешней любовной игры, — кто есть с кем, она знала. Батов был, что называется, «первый парень на селе». Его здесь считали красивым, хотя скорее уж он был безобразен. Но ведь и Ксению здесь считали красивой, хотя и слишком хрупкой на здешний взгляд.

Работал Батов слесарем депо в соседнем городе. Был ударник, стахановец и все что угодно, но, представлялось, главным его делом была не работа, а веселье. Всюду, где справляли праздники — советские, семейные или престольные, — всюду, где выпивали и веселились, был он желанный гость. У женщин и девиц пользовался успехом и осуждением, явно нимало не задумываясь, что его веселье кому-то в слезы. Трех возлюбленных Батова знала Ксения, и ни одна из них не могла похвалиться его верностью. Все три: цыгановатая доярка Катя, строгая врач-стоматолог Анна Гавриловна и желтоволосая парикмахер Зина — были красивы. У каждой из них имелись особые приметы: плотные чулки в любое время года у Кати, нежно-розовое в тонких-тонких, словно проведенных иголкой морщинках лицо у Анны Гавриловны и каменная укладка волос, жесткая чернота насурмлённых ресниц и бровей у Зины. Но было у них, на взгляд Ксении, и нечто общее: даже не сухость, а некоторая резковатость фигур и лиц. Но это уже по самому высокому счету. Похоже, Батов не делал между ними особого различия. Беззаботный сердцеед, жизнерадостный потребитель, он и не думал вникать в тонкости их переживаний. Они, видимо, почти не встречались, эти три соперницы. Катя на танцы не ходила — из-за чулок, наверное. Анна Гавриловна не снисходила до танцев по принадлежности к поселковой интеллигенции и возрасту — в тридцать лет разведенной женщине, единственному поселковому врачу-стоматологу на танцах делать нечего. Так что одна лишь сухопарая Зина приглядывала за ним на клубных вечерах, даже если они бывали в одной из частых своих ссор. В день приезда Ксении из Москвы они как раз «не разговаривали». Так оказался Батов свободен в этот вечер и увязался провожать Ксению.

Батов давно интересовал ее. Напоминал он Ксении Назарея из бабушкиной деревни — при совершенном внешнем несходстве: Батов был высок, даже длинен — Назарей коренаст, Батов щеголеват — Назарей скорее неряшлив, Батов был интеллигент, много читал, играл героев в здешней художественной самодеятельности — Назарей был подчеркнуто деревенский. И все-таки похожи они были — может, неукротимой своей, никого, кажется, не замечающей вокруг веселостью, небрежностью к толкам о себе. Он нравился ей, этот Батов, но так легко, что ничто не мешало ей разглядеть, насколько она-то вдруг понравилась ему, и ничто не помешало решить, — весело, играючи решить, — что именно он станет ее залёточкой, ее дролечкой. И совесть ее не мучила, не мешала мысль об этих трех женщинах, которым нужен он. Что ж, ей тоже нужен был Виктор — до того, что и жизнь не всласть. Найдут и они, как она, силы пережить — куда денешься, найдут. Счастья-то с Батовым все равно у них не будет, как не было бы и у нее с Виктором. Для счастья Батов не подходит. Нельзя Батова принимать всерьез. Она ему нравится? Прекрасно. Слава богу, на этот раз не будет трагедий: захотят — будут вместе, не захотят — так же легко разойдутся. Пора относиться к жизни проще. Жизнерадостный, неунывающий потребитель радостей земных — он и ее научит этому.

В семь часов на другой день она вышла к калитке. Улица была пуста. «Уже отключился?» — смешливо, не веря этому, подумала Ксения. Со смехом Батов набежал откуда-то сбоку, чуть не сбил ее с ног, но тут же бережно придержал.

— Значит, не причудилась, — сказал он весело. — А я прошел раз-другой — нету. Сейчас, думаю, зайду, постучусь, а учительница скажет: «Что это ты, Батов? Никого у меня нет и не было». Лучше, думаю, подожду, так она, может быть, и окажется действительной.

Он снова засмеялся и не то взял, не то полуобнял ее за плечо. Она осторожно отстранилась — игра так игра, в игре спешить — только портить. Немного странно ей было стоять посреди улицы с парнем, еще вчера почти незнакомым, странно ей было принимать ухаживание, уже давно она от этого отвыкла, давно была чем-то вроде соломенной жены, «заочка», как называют в армии девочек, с которыми переписываются. Любовь в письмах. Без обязательств, естественно… И вот она стояла посреди темной, заснеженной улицы, и ей надо было решить, куда они пойдут. Просто гулять — и холодно, и торопит события. Хватит его провожаний до дома. Идти в кино она, честно говоря, робела. Явиться с ним в клуб — значит, вызвать волнения и толки, — раз и навсегда перестроить мнение о себе. Маленький скандал — нет, к нему она еще не готова.

Комнатушка Полины, в которой Ксения спала в ночь своего приезда в Озерища, была четвертым возможным — кроме танцев, кино и прогулок — местом общения. Полина обожала чистоту: тюль на окнах, подзоры на кровати, простыни на всем, что надо прикрыть — на ящиках, заменяющих тумбочки и столы, — были густо накрахмалены и подсинены; чистые, аккуратные половики застилали весь пол. Но еще больше, чем чистоту, любила Полинка веселье, в этом она походила на Батова. К Полинке и надумали они идти.