Наталья Суханова - Искус

У переезда Батов скользнул в магазин, догнал ее: раскатившись, удержался за нее, полуобнял — ничего не скажешь, легко это у него получалось. Она опять немного отстранилась (поухаживай, милок, покрутись, пока мне самой захочется обниматься). Батов набрал и водки, и ликеров, и даже шоколадных конфет (Назарей бы купил только водку, а может и вообще не стал бы тратиться, пусть тратятся бабы, он отрабатывал водку весельем).

У Полинки уже сидели две молоденькие учительницы — обе, давно знающие и Батова, и Полинку, да и Ксению тоже.

— Э, идолы, обувь снимайте, — вместо приветствия крикнула Полинка.

Батов скинул башмак, балансировал на одной ноге, выгружая бутылки.

— О, это дело, — сказала одобрительно Полинка и быстро выставила на стол соленые огурцы, грибы, жареную картошку.

От ликера Ксения отказалась, водку же налила вровень с Батовым. Пока она пила, он не пил, смотрел на нее и засмеялся от удовольствия, когда она допила и спокойно поискала на столе, чем закусить.

Пели, смеялись. И все же была какая-то настороженность, приглядливость и у Полинки, и у девчонок-учительниц: как же, мол, это понимать — Батов и Ксения — случайность или любовь?

А Батов был привычно уверен в себе: когда пели «Первым делом, первым делом самолеты», орал изо всех сил «ну а девушки, а девушки потом», чтобы заглушить их переделанное: «ну а мальчики, а мальчики потом», возился со своими длинными ногами, которые якобы некуда поместить в Полинкиной комнатушке. Полинка хлопала его по ногам:

— Куда уперся? Печку своротишь, медведь! У, ломыга!

Тогда его ноги уезжали под кровать, стягивали половики, упирались в ноги девчонок, только не в Ксенины.

Жалели, что нет танцев, обсуждали, не поехать ли в Горицы на престольный праздник. Ксения поймала на себе взгляд Батова. «Что?» — спросила она не словами, а кивком, взглядом. Он сделал пальцем круг у себя на ухе — как были уложены ее косички, засмеялся. Радостно, сжал мимолетно ее руку.

Каждый вечер Батов был у ее дома, встречал, дожидался. Они ходили в кино, на танцы, к Полинке, просто гуляли. Конечно, для поселка это была новость из первостатейных. Виктор — другое дело: москвич, студент, к тому же неказистый по здешним понятиям — он был как бы положен ей. От сплетен это, разумеется, ее не избавляло — если ездит, а не женится, значит уже получил свое, значит, жениться ему на ней уже не к чему. Но всё же это была нездешняя, заезжая, не их история. Теперь Ксения вторглась в здешнее, и при этом отхватила не какого-нибудь там никому не нужного, хоть и уважаемого интеллигентика, а самого Батова — бабника и весельчака, силача и танцора. Первые сплетни уже поступали: «Батов с девками не гуляет. Во всяком случае, недолго они ходят с ним девками». Зинаида: «Пусть теперь адвокатша помается с ним, как я маялась. А мне он и даром не нужен».

Не нужен — и слава богу, а то были всё же угрызения совести. На танцах Зина протанцевала мимо них, высоко поднимая каменную укладку желтых своих волос и подгибая в красивых коленках длинные ноги.

Катю они встретили на улице, и она ожгла их горячим взглядом черных глаз, тут же опустив их.

— Катя! — весело окликнул ее Батов.

— Чего? — неожиданно послушно отозвалась она.

— Здороваться надо.

— Здравствуйте.

Анна Гавриловна, увидев их, свернула в сторону. А Батов, кажется, и не заметил.

«Своечки» — называли это здесь — свои по общему парню.

Виктор бывал на людях подчеркнуто вежлив и предупредителен с Ксенией, но было что-то холодноватое в его вежливости, словно вежлив он был прежде всего из самоуважения. Батов — другое, он мог и вперед нее побежать по залу. Ксения останавливалась, будто разглядывая что-то, со смущенным смехом он возвращался — извиняясь, сжимал ее руки. Каждый раз садясь в кино, он пытался взять ее руку в свою, забыть ее там. Мягко но настойчиво она высвобождалась. Она глядела картину — Батов смотрел на нее. Если бы рядом сидел Виктор, ей бы тоже наплевать было, что на экране. При мысли о Викторе она сердилась на Батова, хмурилась досадливо. Он сверкал зубами, порывисто, раскаянно обнимал ее и тут же вытягивал руки «по швам» — локти к бокам. Наедине, на пустынной улице он терялся, со смехом признаваясь в этом:

— Черт возьми! Никогда бы не подумал, что не буду знать, о чем болтать!

Она спрашивала его о депо, о работе, и он, обрадовавшись теме, рассказывал, как пошел в войну мальчишкою слесарить в это депо, да так там и остался.

— Передовик? Ударник? Стахановец? — спрашивала она с шутливым почтением.

— Ага, очень грамотный — шибко грамот много, — заливался он смехом.

Помогая себе руками, рассказывал, как и что они делают в своем депо. Но посреди фразы вдруг останавливался, глядя на нее.

— Ну что же вы? — хихикала Ксения.

— Сейчас, сейчас! — и он вдруг начинал рыскать на четвереньках по снегу.

— Потеряли что-нибудь?

— Ага, нитку потерял.

— Нитку?

— Ага, нить… разговора. Тему тут где-то потерял.

Говорили об его возлюбленных.

— Катя? Она хорошая, — говорил он. — А пусть сердится (это уже о Зине). Кто, Анна Гавриловна отвернулась, с чего бы это? — и заливался смехом.

С полной откровенностью рассказывал, как однажды ездил жениться. Приняли его, как жениха, постелили ему вместе с дочерью. А вскоре он сбежал. Его откровенность обязывала не выносить оценок, не осуждать. И она только поеживалась от его веселой, беззаботной жестокости. Лишний раз убеждаясь, что выбрала верно — Батова не придется жалеть и щадить.

Ночами долго бродили. Зябли ноги, волнами проходила холодная дрожь. Ксения пыталась распрощаться, уйти:

— Я замерзла, Батов! Я, честное слово, замерзла!

Он заставлял ее бегать — тащил за собой, подхватывал, когда она падала от изнеможения. Учил боксу. Ладонью отбивал ее неумелый кулак. Серое в ночном свете лицо широко улыбалось, щечные впадины чернели вертикальными ямами.

— Ухожу в клинч! — кричал он и, обхватив, прятал голову у нее на плече. И не выпускал некоторое время.

…Промерзшая, она проходила мимо Татьяны Игнатьевны на цыпочках.

— Это вы, Ксения? — все равно спрашивала хозяйка и зажигала, противная, спичку — посмотреть время. — А я уж думала, с вами что случилось.

Неужели все интеллигентные хозяйки одинаковы? Неужели интеллигентность — это просто некоторый лоск, избалованность и эгоизм?

Хотелось спать до того, что даже отогреться на лежанке не было сил. Но стоило лечь и закрыть глаза, как вспоминался Виктор, отходили легкость и веселость ежевечернего флирта.

Однажды не то приснилось, не то привиделось такое, что она рывком села в кровати. Она увидела умирающее лицо Виктора — слипшиеся от пота мягкие, поредевшие волосы, землистая кожа, тускнеющие глаза. «Нет, нет, только не это», — шептала, молила она. Она отступается от него, пусть он делает что хочет — только не это. «Милый, родной, единственный, только не это».