Наталья Суханова - Искус

— Батов не заходил? — спросила наконец Ксения, удивляясь, что Полинка сама не вспоминает о нем.

— Батов он и есть Батов! — с ожесточением сказала Полинка.

Три дня в соседней деревне праздновали престольный праздник, и три дня там гулял, был нарасхват Батов. Снова спутался с Катей. Зинаида торжествует: «Ну, что я говорила!» Батов и к ней подваливал, да она его наладила от себя: хватит, намучилась.

Как тут поют: «Говорят, что мне измена. Правда, я изменена». Докатилась Ксения. Мать рассказывала как-то о домработнице, которая жила у них давно, когда Ксения маленькая была. Молодая домработница, но совсем не глупая, своеобразная такая. Влюбился в нее их приятель, молодой инженер. Сватался. А она затвердила: «Люблю, но не пойду. Он меня разлюбит, неграмотную. Дерево по себе валить надо». И «свалила». Простецкого парня выбрала: «Этот меня ценить будет». А он пил, и бил ее, и не ценил нимало.

Вот так-то, Ксения Павловна, выбирай себе ровню, а если можешь, то и повыше — не так обидно страдать. А вот теперь ты на одной доске с парикмахершей Зинаидой…

Сходила в кино. Почти пустой зал — все веселились на престольном празднике в соседней деревне, потом пойдут дела о хулиганстве и поножовщине. И Людвиг мертв. И все довольно мертвенно.

Вечерами сидела, как прежде, с Татьяной Игнатьевной за самоваром. Чай — это неплохо. Но, понаслышанная уже о новом ее романе, вела хозяйка разговоры вокруг да около: я, де, тоже, когда начинала учительствовать… был парень-красавец, не вашему Батову чета. Выходила она к нему в ажурной пуховой косынке и ладной легкой шубке. Женщина всегда помнит, как она была одета, выходя к любимому или любящему — этакий профессионально-женский нарциссизм. Любила, да. Но одумалась, и замуж вышла за такого же учителя, как сама. И не жалеет. Была она за своим мужем как за каменной стеной. Ах, Ксюша, любовь — не жизнь, нужно выбирать пару по себе.

И правда, не надо любви, ну ее совсем. «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит». Ей нужен покой, а если для покоя необходимо выйти замуж, успокоить бушующие гормоны, она выйдет за первого приличного человека, если такой еще найдется для нее. Лишь бы больше не тратить силы и время на призрачную погоню за счастьем. «На свете счастья нет, но есть покой и воля».

А Татьяна Игнатьевна в неторопливых своих беседах добралась и до Батова. Говорят, он развратник, этот Батов? Теперь, конечно, все развратники. А мальчишечка был способный. Хулиганистый, но способный. Вокруг него и тогда все толклись: «Батов! Батов!». Способный был парнишка, мог бы на отлично десятилетку кончить. Но — война. Чтобы поддержать родителей, чтобы бронь получить, ушел из школы в депо. Мать и отец старые. У них было много детей, да все почему-то мерли. А этот один за всех вымахал. А насчет развратности, что ж, сейчас женщины да и девушки стали очень доступны. А все же и сейчас мужчины ценят честных девушек. Вот ее дочь…

Господи, опять ее дочь — прекрасный обеспеченный брак, муж души в ней не чает. Ксения не выдерживает:

— Чтобы выйти замуж девятнадцати лет, бросив при этом институт, ни особой чистоты, ни особого ума не требуется.

Татьяна Игнатьевна не сердится, слегка смущена даже. Что ж, оправдывается хозяйка, они с мужем очень настаивали, чтобы дочь не бросала институт, очень переживали. Но вообще-то (ага, сейчас будет реванш!) — вот заладили все: институт, институт. А что хорошего, спрашивается, так-то вот, как Ксения, лучшие свои годы тратить в деревне, где и парней-то всего что Батов да студенты на каникулах? Вы не думайте, Ксеничка, я вас не осуждаю, я — сожалея вас…

Изнурительная борьба за женский престиж: я лучше тебя, и дочь моя лучше тебя, у тебя есть свои достоинства, и все же дочь моя лучше и устроеннее тебя.

В субботу на танцах появился Батов. Заглянул в зал и исчез. Оказалось, торчит в биллиардной, вертит кием и дурит. Через полчаса появился в зале, прошел за сцену, где сидели они с Полинкой, поздоровался с Ксенией почти робко — она приподняла брови, ответила. Пригласил не ее, а Полинку — знал, дуролом, что не пойдет Ксения с ним танцевать. Зинаида носилась по залу, подгибая в коленках длинные ноги и задирая каменно-кудрявую голову. Что-то не было желания участвовать в этих играх. В гардеробной было пусто. Улицы пустынны тоскливой вечерней пустынностью зимних сельских улиц. Уже в своем переулке услышала она за собой торопливые шаги, и хотя всегда боялась нагоняющих шагов, не оглянулась, Батов налетел сзади:

— Не пугайся, это я. Сердишься?

— За что же, Батов? Но надо было сказать мне о своем решении раньше, накануне моего отъезда.

Масса жестов в ответ — и прижимает к груди руки, и хватается за ее за руку, и смеется, и ко лбу руку прикладывает:

— Послушай, ты уехала, я как пришибленный был. Места себе не находил.

— Нашел же, однако.

Хохотнул, за голову взялся:

— Послушай, я решил избавиться от этого наваждения. От тебя, дурак, думал избавиться. Еще такого не было, чтобы меня праздник не вылечил. Я пил так, что, честное слово, думал — лопну. Гуляю — хорошо. Вечером приду — опять ты! Что за черт возьми!

— Ну, ясно. Тогда ты решил вечером домой не приходить.

— С Катькой? Да. Но ее нет.

— Убил?

— Она, наверное, существует, но ее нет. Никого нет, кроме тебя!

— Кстати сказать, мы на брудершафт будто не пили!

— Столько пили, а на брудершафт — нет? — Не упускает случал отшутиться Батов. — А целовались — не в счет, да? — но тут же снова хватает ее за руки: — Ксенька, откуда ты взялась на мою голову! Не прогоняй, я псом твоим буду. Решай сама, как меня порешить. Я больше не бунтую — себе дороже. Прости, ну прости меня, дурака, ломыгу! Только я от тебя все равно не отстану.

— Сколько же еще впереди престольных праздников, когда ты будешь снова проверять себя?

— Ни одного! Ты мой праздник! Ты мой престол!

Снова схватил ее за руки, обнял, прижал, оттолкнул, удержал:

— Все к черту проверки! К черту всё! Я люблю, люблю, люблю тебя, понимаешь? Люблю!

Когда Ксения садилась в рабочий поезд на узловой cтанции, ещё не темнело, но в Озерища прибыла она уже глухой ночью. В вагоне народу к конечной станции осталось совсем немного, все они быстро, деловито сошли и растворились в темноте. Ксения сразу отстала. Под ногами хлюпало. Платформы не было. Асфальта не было. Чёрная ночь. У деревянного вокзальчика светил керосиновый фонарь. И колокол висел. Бесшумно сыпал мелкий дождь.

Еще в сентябре Ксению приняли на собрании кандидатом в члены партии. Но вот прошли и октябрь, и ноябрь, и декабрь, и январь, а в райком партии на бюро ее все не вызывали.