Наталья Суханова - Искус

Она немного пугалась, что отошла далеко, что, наверное, прошло уже много времени, но деревня оказывалась совсем рядом, никто не ждал и не искал Ксению, еще и судейские из сельпо не возвращались, чтобы вместе идти обедать.

Когда они приехали в Захожу, ее поразило, что окна конторы открываются в светлую водную гладь — без берегов, без неба, без деревьев. Когда подходили, видела, что стоит контора на берегу большого озера, но чтобы вот так, — в окна — одна светлейшая водная гладь… И удивляло, что из местных никто не указывает им на вид из окон, никто и сам не любуется.

К началу народу набилось густо. Слушалось дело о криминальном аборте со смертельным исходом. Подсудимая Бабкина Пелагея, пожилая женщина, сидела понурая, низко повязавшись платком.

Ксения уже поговорила с Бабкиной, знала, какие вопросы будет задавать, как речь построит. А пока Бабкина отвечала на вопросы судьи:

— Никакое у меня образование… Муж в сорок третьем погибши… Трое детей, отец мужнин старый… Да, была член партии — по такой вине конечно ослободили… За телками нынче ходила.

— У меня есть вопрос, — говорит Ксения. — Я попрошу вас сказать, какого года и месяца рождения ваши дети, сколько им было, когда ушел на фронт ваш муж.

— В сорок первом и ушел. Младший еще не родивши был.

— Короче говоря, все они остались у вас на руках маленькие?

— И свекор увечный.

Судья с заседателями утверждают порядок судебного следствия. Ввиду того, что Бабкина с самого начала ничего не пыталась скрыть, начинают с нее.

— Не знаю, как и рассказать, — говорит Бабкина. — Вот же она, Мария, жена племянника, начала ко мне ходить еще весной: «Сделай да сделай, ослобони меня, некуда мне более рожать». Но я — нет и нет! Потом, уже месяц, наверно, прошедши, опять с умолениями: «Тетка, ну ты уж пособи, ты постаршее, некуда мне шестого, мать уже с пятью моими девчонками замаявши, сказала, ежели еще рожу, совсем уйдет от нас, не под силу уже ей, хворая она. А я же работаю, вся семья на мне».

— А муж ее, племянник ваш Белоногов?

— Ну, муж… Мужикам, известно, заботы меньше, им когда и выпить надо. Ну, значит, Мария просит неотступно, и всё. «Отстань ты, отстань» — говорю. Тут и племянник, Белоногов, значит, все в ногах кланялся: «Помоги, тетка, на тебя одна надежда, ты всё же постаршее, поболе ее понимаешь в таких делах. У нас и родных-то: мы — тебе, ты — нам». Ну вот, пожалела я, значит, на свою голову: Манькиных-то детей — може, ейная мать досмотрит, а моих-то куда ж, в детдом тепереча?.. Сама же и виновата, я никого другого не виноватю. Так вот, наверное, должно было быть! Виновата я, совсем виновата! Не знавши, вот так и получилося!

— А не вы аборт Щеголевой делали?

— Нет, я Щеголеву и вообще не знаю, кто такая есть.

— Продолжайте, Бабкина!

— Ну вот, шестого числа прибегла утром Манька… Белоногова. Со смехом прибегла: «Опять цыганка до тебя пришла». Вот сейчас поставили воду скипятить. Вот тёрку — мыла натерла. Сказала ей: «Остриги мне ногти». Ну, марганцовки, йода… Воду она сама в пузырь набирала. Я спросила: «Ты полный пузырь набрала?» — «Полный, тетка, полный»… Што? Сколь чего клали? Так не было там определенного — сколь чего. Марганца — как ребенка купавши. Ну, остального — как положено. Бабы же, знаем. Ну и вот. А когда спринцевала, так уже испугалась — такой агромадный живот был. И минуты две только пожила, больше не пожила. «Ой, как плохо, говорит, — я сейчас рожу». Пить попросила. Я побежала, блюдо с молоком принесла. Она не поняла, что ложку взять — мордой в блюдо торкнулась. Ой, думаю, а она… язык высунула. «Ой, язык откусишь!». Бросила всё, побежала фельдшерицу крикнуть. Выскочила и кричала: «Ой, бегите за фельдшерицей», и сама бежала…

— Вопросы к подсудимой!

— Я правильно вас поняла, что Белоногов Павел — ваш племянник? — спрашивает Ксения. — Родственные отношения поддерживаете? С чем было связано желание потерпевшей прервать беременность? Не было ли ссор у Белоноговой Марии с мужем?

— Про это не могу сказать. При мне этого не было. При мне были только умоления: «Помоги, тетка, ты же не чужая нам», — говорила Мария. А он: «Тяжело, тетка, поверь, как тяжело. Теща отказывается, устала, нянчивши, старая стала».

— А ясли? Детский сад? — спрашивает Ксения для дела, для протокола, потому что знает же прекрасно, что яслей нет, и детского сада тоже.

— Какое — ясли! Откуда — ясли!

…Вызвали потерпевшего. Стоял невидный мужичок, «поддатый» немного. Никак ему не подходила фамилия Белоногов. Мария, жена его, говорили, была женщина молодая и крупная, светлая, веселая. Белоногова — это уж больше для нее фамилия.

— Работаю рядовым в бригаде… Что ж тут пояснять. Жена сама ходила к тетке, просила слезно, и я при том тоже просил. Детей много, тяжело. Яслей не имеется. Теща уже уставши от нас, болезни у ее. Убить Марью, конечно, никто не хотел. Хотели, как лучше.

— Вам нужно вот здесь стул поставить второй, рядом с теткой вашей, — вставил Фридрих. — Часто пьянствуете?

— Ваше дело, — сказал равнодушно Белоногов, — а только теща заболевши. А я — что же? С получки выпью, но голову не теряю… Никто Марью не толкал. Оне ж, иной раз жёны — чего и делают, так не скажут. Не больно-то нас, мужьев, спрашивают.

— Ругались с женой?

— Всяко бывало: и поругаешься, но большинство хорошо жили… И поругаешься, и мирно поживешь.

— Ну уж позвольте вам, Павел Иванович, не поверить. В деле есть свидетельство: «Накануне того муж был пьяный, и на эту ночь она была выгнавши». Вот и получилось. А может, на этот раз мальчик был бы.

— Ну давай, давай, вали теперь на меня, что муж во всем виноватый! Какой там сын — тут уж надёжу всякую потерял, что сын будет. Я виноватый — мне оно вроде лучше, хочь в петлю тепереча! Пока вот мать жива — потянем, а дальше — куда с такою оравою?

Фельдшер показала:

— Марию Белоногову я знаю давно. Еще девочкой, то есть девицей.

Это невольно оброненное «еще девочкой» словно ввело сюда, в зал длинноногую, белоголовую девчонку-подростка, смешливую и радостную, знать не знавшую о той, какой она станет через каких-нибудь несколько лет, какая короткая впереди стежка…

— В день случившегося я собралась на работу. Только вышла в сени — Бабкина бежит: «Бросай всё — у меня Марья Белоногова, может, померла». Я быстренько бегом побежала. Прибежали, уже Мария была мертвая, но мне как-то не верилось. Спрашивала, конечно, как что получилось. Ну, тут ясно, причина какая. Про это я знала, что у Марии было стремление этим ребенком сделать аборт. Она ко мне обращалась два раза. Но я сказала: «Иди, и будешь рожать, и не ходи по пятам ни за кем». И вот, теперь уже ничем помочь нельзя было, и мне очень было жаль как мать и женщину ее.