Наталья Суханова - Искус

Фридрих задает вопрос, не знает ли фельдшерица еще случаев, когда бы Бабкина делала аборт.

— Я до войны тут не жила, — говорит фельдшерица. Я здесь с сорок четвертого года. В сорок седьмом году был в Кузыхе смертельный, через прободение матки, аборт у Спиридоновой, и говорили тогда на Бабкину. Было даже следствие, но не подтверждено было. А также о Шаровой говорили, будто Бабкина ей делала.

Это нельзя пропустить.

— Из какого источника, — спрашивает Ксения, — ваши сведения о том, что Бабкина делала аборт Спиридоновой и Шаровой?

— Да так, люди говорят.

— Суд ведь не пользуется слухами, нужны доказательства.

— Какие тут доказательства, когда Спиридоновой не стало, а Шарова не скажет?

Судья:

— Подсудимая, имеете что-нибудь сказать по существу показаний свидетельницы?

— Что тут говорить?.. Наша фельдшерица очень хорошая, издалека кланяется, да только больно вот здесь — сердцу. Безграмотную женщину чего ж не оговорить — за мене никто не спросит.

В заключение судебного следствия свидетельствовала заведующая фермой:

— Я только что хочу сказать — Марию уже не воротишь. Она же ж сама просила, а теперь и сама легла в могилу, и человеку в тюрьму идтить, и дети сироты в двух семьях. Когда бы Бабкину оставили на свободе, она не только своих, она и Манькиных детей бы когда доглядела. А в работе на ферме только и была вся опора на ей, на Бабкиной. Граждане судьи, все мы просим вас — вот и женщины в зале скажуть — оставить Бабкину на свободе и дать ей самый трудный пост, и она его выполнить, и сказать ей, чтобы и Марьиных детей доглядала…

— Да я — хочь к себе, хочь трудоднями, хочь корову доглядать, — горестно подхватывает Бабкина.

— И она выполнить — она работяща!

— Не отбивайте хлеб у защитника, — смеется судья. — Вы свидетель, а не защитная сторона в процессе.

— Ну, я… как это?.. попросту. Я только — что? Что вся опора на ей!

Свою речь Ксения начинает неожиданно с вида из окон конторы.

Взгляните в эти окна, — говорит она.

Речь ее была продумана заранее, и поэтому новое начало, новое вступление ее саму испугало, даже голос дрогнул. Головы послушно повернулись к окнам, но глаза были слепы. Не потому даже, что к этому виду привыкли. И уж совсем не потому, что не ценили красоты природы. Ксения уже знает, что это не больше чем снобистское предубеждение, будто простые люди равнодушны к красоте. Сколько раз слышала. Ксения: «До чего же красивая природа!» или «Рай! Одно слово — рай!». Но сейчас глаза были слепы — сейчас ее, защитника, слушали. Так подросток, уткнувшись в книгу, читает о природе и любви, в то время как природа бушует за окном.

— Всего этого, — сказала Ксения, — уже не увидит ни ребенок, которого уже никогда не будет, ни сама Мария Белоногова.

И задвигались платки и темные руки, раздались вздохи и всхлипыванья. У Ксении и самой дрогнул голос.

Подвинула немного Ксения вину на мужа — чтобы у Бабкиной чуть меньше оказалось вины: «Не одного материального порядка были трудности, толкнувшие Белоногову на аборт». А что, не так, что ли? Дальше — о совершенной бескорыстности тетки, пошла Бабкина на это дело «после неоднократных умолений», как родственница, «весь инструментарий — самой потерпевшей». Затем — что не уходила Бабкина от огласки, ответственности — сразу выбежала звать на помощь. О трудной жизни Бабкиной. Вдова фронтовика. На иждивении — трое детей, один старший уже на ногах. О старшем тоже надо подумать — осенью в армию. Да еще свекор на иждивении — отец погибшего фронтовика. Совершенно неграмотна — отсюда недомыслие. «Обвинение бесспорно, но оно мало учитывает личность обвиняемой». Безотказная работница, лучшая телятница. Мнение общественности и самого потерпевшего, вдовца Белоногова: «Если Бабкину оставить на свободе, поможет Павлу Белоногову и его теще воспитывать осиротевших детей».

Из зала:

— Правильно! Верно говорит!

Последнее слово Бабкиной:

— Граждане судьи, я мужа потеряла, троих детей в такие-то годы одна растила, слепого свекора досматриваю… партейный билет потеряла. Прошу: простите меня, деревенскую, такую серую женщину! А Манькиных детей я, как Павлик пожелает, хочь к себе возьму доглядать, хочь трудоднем помогать буду, хочь в работницы к ним пойду.

И в зале:

— Сначала просим, ох, как просим, а потом — садись за нас в тюрьму…

Суд приговорил Бабкину условно, вынес и частное определение, обязывающее ее участвовать в содержании осиротевших детей.

Поздним вечером гуляла Ксения с Фридрихом по деревенским улицам — на следующий день были оставлены кое-какие мелкие дела. Где-то пели частушку о любви:

Если бы еще любовь, — думает Ксения о Марье Белоноговой, и еще о том, что не может представить эту молодую женщину, которая прибежала к тетке с шуткой, а перед смертью «торкнулась мордой прямо в блюдо».

Совсем близко раздается:

И удаляющийся дружный, переливчатый смех.

— Это о нас, — смеется Ксения. — А вы уверяли, что никакой компрометации не будет (за пять минут до этого он положил руку ей на плечо, оговорив, что «погреется чисто морально»).

А ночь действительно была лунной. Луна ныряла в облаках, веяло и теплом, и свежестью, и, на удивление, в Захоже, у огромного озера, не было комаров.

— Это же типичный научный бред, — говорила Ксения, — что люди видят одну и ту же луну! — и вспоминала про себя и колебание черных теней на белом асфальте в лунную ночь в Джемушах, и луну над морем, где писала она стихи о Викторе.

Фридрих же — о том, что каждый видит свою луну — говорил почему-то, что это наследие феодальной раздробленности, усиленной одиночеством человека в капиталистическом мире, где каждый сам по себе. Но люди, считал он при этом оптимистически, идут к единству, обязательно к единству — иной правды, подружка, нет, иначе бы ничто не имело смысла.

— И тогда луна для вас, и для меня, и для всех, и всюду будет одна и та же?

— Одна — и прекрасна. Как сейчас бывает только у взаимно любящих. Чехов говорил, что любовь — предвестник будущего в этом смысле. За точность изложения не ручаюсь.

И Ксения вдруг прицепилась к этому: «за точность изложения не ручаюсь». Он, кажется, и в уголовном деле готов не ручаться за точность? Хотел ведь он притянуть, как бы между прочим, слухи, за точность которых поручиться не может?

— Но не считаешь же ты всерьез, — говорит как бы даже с мягким упреком, как бы даже примирительно Фридрих, — будто обратилась Белоногова к Бабкиной лишь потому, что та ей тетка! Что ж она к матери своей не обратилась, к соседке, к подруге, а именно к Бабкиной — «с умолениями»? Наверняка промышляла этим тетка, и Ксения это так же хорошо понимает, как и он.