Наталья Суханова - Искус

— Очень ты упростил, упростил это дело! И мне даже больше кажется: опустился ты, из руководителя превратился в работягу.

Ремизов не отмалчивался — с места возражал. Но секретарь обрывал его неприязненно:

— Бросьте вы! Вы оценки политической не дали… А раз плоха дисциплина среди актива, значит, плоха дисциплина и у комсомольцев!

Зануда он все же был, их первый комсомольский секретарь — все качался меж положенным ему молодым задором и столь же положенной авторитарностью.

В заключение выступил обкомовский Первый, и снова повеяло свежим воздухом, хотя первоначального вдохновения уже не принес. Он почти не повторялся, но говорил о том же, что и в первую их встречу:

— Учимся у народа и руководим народом… Огонька, говорит, в тебе не видно, а под лежачий камень вода не течет… Коровы от голодухи как буйволы ревут… Реповые союзнички, заглядывали в святцы, прежде чем в колокола бить?.. Минеральные удобрения под продукты животноводства… Знает всё дурак, потому что ничего не знает… Громоздкий аппарат заготовителей… Никаких чистых паров!.. Ни одна культура, кроме кукурузы, не даст нам этого скачка!

У хозяев в Озерищах без нее назрела и заполыхала семейная распря. Завелась у дяди Дмитрия «полюбовница» — веселая баба Дуська, и завладела им, как до этого ни одна. Первый раз за всю жизнь крикнул он тете Клавде: «Нет у меня больше жены», и впервые она восстала. Перестала с ним спать, перестала на него стирать и готовить. Написала Алка под ее диктовку письмо старшему, уважаемому сыну:

«Здравствуй, дорогой сын Леша и дорогая сноха Лидия, а также детки. С горячим приветом к вам и лучшими пожеланиями ваша мать. Живу очень плохо. Опять батька куролесит, думала, на старости лет он угомонится, а он еще хужее. Связался с бабой как ни на есть хуже. И меня уже за жену не признает и слышать ничего не хочет. Полную неделю пил. «Батька ты, батька, — говорю, — доколь же ты пить будешь?» — «Пил и пить буду», — говорит. Пришел вечером выпивши, когда дома никого не было. Срамил меня, как хуже нет. Бросился бить меня — я в сени выскочила. Догнал, ногами смял, зажал в сенях и топор искал. Со всего маха ногами бил. Все вздохи отбил. Утром ходила в больницу, сказал мне дохтур, чтобы на суд подавала. Горько плакала я, что мне не хочется под старости лет судиться и детей позорить. Видно, моя участь такая — помереть от евонных рук. Может, сам где ткнется — единственная надёжа. Теперь, родные детушки, боюсь уж в избе одна оставаться, боюсь и ночевать, кровать от стены отставляю, чтобы за кровать в случае чего схорониться. Бессовестный, куда его глаза смотрют. «Я, — говорит, — ее и не бил, она сама, как дура, чего-то испугалась, в сенцы выскочила, с крыльца упала…»

Не прошло и десяти дней — сын откликнулся письмом. Получив письмо от старшого, дядя Митрий почернел. Письма никому читать не стал, унес из дома. Вечером пришел выпивший, долго громыхал на кухне отборной руганью.

Двум другим сыновьям тетка Клавдя не написала — один был на срочной в море, да и не считался с ним, таким же, как он, красивым и шелопутным, дядя Митрий. Среднего же особенно любила и берегла тетка Клавдя:

— Спаси бог, Костя нервный! Не хочу, чтобы и знал!

Ничего не ведая, Костя прислал деньги на имя отца. С этим переводом ходил дядя Митрий по всем родственникам и знакомым, показывал перевод, толковал:

— Какой мне судья Лексей? Он бросил свою семью, свою кровную дитю. А я их всех поднял. Не думал я, что из Архиповны такое выйдет. Ладно, жила при муже, пусть поживет без мужа. Не возила дров, не косила сена, не пахала огород, так напашется! Ишь она волю забрала! Ладно, живу я до весны, а больше ноги моей в доме не будет. Дождусь Костю, подпишу под него свою половину дома — и поминай как звали! Ишь она волю забрала! Сладко ест, сладко спит, а я, как огопник, на голом матрасе! Ну ничего, поживет она без меня, посмотрит, как сладко ей будет!

Тетка Клавдя, узнав про Костин перевод, потребовала у дяди Митрия свою половину:

— Твое дитё и мое дитё — деньги пополам!

— Ляксей — вот кто твое дитё! — торжествовал Митрий. — Он алименты брошенному дитю платит, пущай и тебе алименты шлёть. Ездить-то он до тебе не ездит — темная ты для него. А деньги от своего полковничьего жалованья нехай платит. А мне от его и полушки не надоть. Судья нашелся — кровную свою дитю бросил, со стервой спутался, с полковой шлюхой!

— А ты не со шлюхой?

— Я ни с кем не путаюсь — это тебя злость разбирает, не знаешь, за что зацепиться, что придумать.

— И-эх, я придумываю! — при Ксении тетка Клавдя смелела. — Смотри, батька, накажет тебя бог за поганый твой язык, за душу твою спросит — во что ты ее ввергнул!

Дядя Митрий посмеивался, говорил Ксении:

— У собак да у лошадей, вишь ты, душ нет, а у человека душа-а! Я так понимаю, будь Бог, он бы не допустил, чтобы столько людей в мученьях на войнах гибли. Надо людям делать добро — тут и вся вера. А уж эти бабы-то все на один лад — богу молятся, а черту служат.

— Ты — до-обрый, ох, ты добрый! — уже неслась вскачь тетка Клавдя.

— А что, ты что ли?! — вдруг вскакивал, не выдержав шутливого тона, Митрий и разражался бешеной руганью.

— Дядя Митрий! — полувопросительно, полустрого говорила Ксения.

И он садился, отпыхиваясь:

— Не буду, доча, не буду, Ксюша. Обидно мне, что Архиповна до такого дошла. Ну да ладно, будет ей, я до весны только в этом дому.

— Без тебе не проживу!

— Проживешь-проживешь: жила сладко — поживешь солоно.

Едва за теткой Клавдей захлопывалась дверь, начинал он плести про нее, как путалась вроде бы она с кем ни попадя.

— Бросьте, дядя Митрий, никогда не поверю.

— Ну, не верь-не верь, — рассеянно говорил Митрий и тоже уходил куда-то…

Побывала тетка Клавдя у председателя исполкома, где много лет работал конюхом дядя Митрий. Вызвал его председатель и пригрозил выгнать, если тот не образумится. В тот же день получил дядя Митрий и разносное письмо от Кости. Вечером была Ксения на танцах, а дядя Митрий с топором гонялся за теткой Клавдей: «Себя порешу, но и ты жить не будешь». Ночью, вместо того, чтобы спать, уговаривала она их. И каждый ей говорил:

— Только благодаря тебя и живу я еще в доме, что ты ее немного сдерживаешь. Она давно меня хотит посадить. Ну сади-сади!

— Ох, Ксюша, без тебя он бы давно уже убил меня. Только благодаря тебя еще живая я.

Заметался дядя Митрий. Рассказывала племянница — уговаривал он ее:

— Сходи, упроси ты Дуську, чтобы она меня в дом взяла. Не берет ведь она меня, и дома мне больше житья нет.

Пьяный, просил свою Дуську:

— Отделай меня, Христом-богом прошу тебя! Ведь дети у меня. Сколь хошь вина поставлю — отделай меня!

Стояла Дуська у печки, семечки грызла, посмеивалась.