Наталья Суханова - Искус

— Он сейчас учится в вечерней школе.

— Давно пора.

Батов его не интересовал. Пока.

На следующий день пригласил ее Саша к себе в дом, где собралась студенческая компания. Но только за столом и удалось с ними поговорить. Едва начали танцевать, Саша ее уже не выпускал из-под контроля. А зря: она вовсе не считала себя застолбленной, и она соскучилась по студенческому общению, ей бы хватило и чистого товарищества с Сашей. А тут такая страсть, что скулы у него сводит, все лицо и глаза — голодные, и это не телесный голод, а обожание. Мама и тетя Саши, обе учительницы, обеспокоены не на шутку, насторожены опасливо, и это Ксению обижает, побуждает поощрять Сашу.

Провожая, он уже настойчиво добивается точных сроков завтрашнего свидания, и, пожимая плечами, она сдается, договаривается. Но на завтрашнее свидание Саша прибегает подавленный: почему, почему она сразу не сказала ему, что встречалась с Батовым?

Приходится охладить: а почему, собственно, она должна была информировать? Да потому, почти кричит Саша, что он любит, любит ee! Вот тебе на, так вот сразу? Да, да, с той минуты, как увидел! И тут же набрасывается на нее с поцелуями. Не слишком ли много в ее жизни мужчин, с которыми она целуется? Да и нужен ли ей Саша? Не Батов ли ей нужен, который, информируют ее заботливо, встречается теперь с хорошенькой студенткой?

Через неделю ей донесли, что Батов бросил школу. Ах, дурак, что он делает! Сидела, обхватив голову, вместо того, чтобы писать проект постановления.

Заглянула Катя Пуговкина:

— Что, Павловна, голова болит?

Заболит тут. Поделилась с Катей своими терзаниями.

— Не знаю. Не верю я Батову, — качала головой Катя. — Горбатого только могила исправит.

Ксения уговаривала, убеждала. Катя соглашалась:

— А может, и в самом деле любит, Павловна. Поговорить вам надо.

Ксения решилась:

— Катя, не в службу а в дружбу, сходи к поезду. Я напишу записку. Посмотришь: если Батов будет мрачный, невеселый — отдашь, если веселый — не надо.

Катя вернулась от поезда с неотданной запиской:

— Веселый он был, Павловна. Резво так побежал домой. По дороге, кого ни заденет — шутит.

Точно, Батов — этого выдумать Катя не могла. Значит, нежданно-негаданно кончено. Может, он и обрадовался еще. Устал учиться, а с нею учиться надо. Доказывает, что студентке он и без образования хорош. Понял, что в Ксении любви маловато. Ну и добивался бы, а то одна только дурная сила — настоящей силы, видимо, нет. Эх, Батов-Батов.

Ну, Саша так Саша. Выкроила для него несколько вечеров подряд. Но он, неблагодарный, в один из этих вечеров прибежал опять в расхристанных чувствах:

— Почему, почему о тебе так плохо говорят все?

— Ты что, со всеми обо мне разговариваешь?

— Они сами, сами все ко мне лезут.

Он почти плакал, трясся, хватал ее, все твердил сипло, как удавленник или сифилитик:

— Почему? Почему? Что ты не только с Батовым, что ты вообще.

Дурак малолетний. Что ей, справку от врача, что ли, показывать ему? Кто же все-таки так настойчиво разговаривает с ним о ней? Он и не думал скрывать: мама, тетя, соседка, учительница молоденькая, и маме все в школе говорят, и в магазине подошли к нему предупредить его.

— Ну а ты? В таких случаях морду бьют.

— Да я не верю, не верю! — почти плача вскричал он. — Меня злит, почему они все, все… Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Я умру без тебя. Ты можешь не верить, что вот так стремительно. Но это правда. Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?

— Мама твоя поэтому говорила с тобой обо мне?

— Да, я сказал.

— Скажи ей, чтоб не волновалась. Я не собираюсь замуж.

— Нет! Не говори! Прости меня! Но я со всем к тебе!

— А нужно ли?

— Что?

— Со всем ко мне?

— Я люблю тебя.

Вопрос о замужестве остался открытым, но теперь уже Саша был при ней, как приклеенный — встречал после работы и отпускал домой только спать.

Студенты собирались чуть не каждый вечер. И однажды она встретила в компании того хрупкого студента, который неожиданно поцеловал ее однажды — незадолго до ее разрыва с Виктором. Она еще тогда считала, дурочка наивная, что изменила Виктору хотя бы в мыслях об этом юноше. Помнится — раскаивалась, и проницательностью Виктора объясняла растерянность при встрече с ней. А у Виктора была к этому времени женщина, только и всего, и приглядливость его и тревога объяснялись просто комплексом Буриданова осла — какую охапку сена предпочесть.

Хрупкого студента, оказалось, зовут Игорем. Он улыбался ей, едва ловил ее взгляд. Саша, как всегда, ревностно охранял ее, но хрупкий студент все же исхитрился увести ее танцевать.

— Что у вас общего с этим ничтожеством? — спросил он ее о Саше.

— Как мило, однако, так говорить о своих друзьях!

— Я друзей выбираю придирчивее.

— Ну а я не так придирчива, как вы.

— Батов — это все же личность, но Саша, простите меня…

— Вы бескорыстно так заботитесь о моем выборе?

— Нет, конечно.

— Вы лучше?

— Разумеется.

— Вы очень скромны. Что же касается меня, мне надоело выбирать, я останавливаюсь на Саше.

— Вы еще передумаете.

— Что-то мне надоело и танцевать, и разговаривать. Вы не будете так добры — отвести меня к Саше?

— Этот грех я на себя не возьму.

Так с удовольствием препирались они, пока танец не закончился. А больше уж Саша обвести себя не дал.

Перед отъездом он снова повторил ей все: что любит, что женится. И снова едва не плакал. Ксения испытала облегченье, когда он уехал.

Каток, залитый с таким трудом, раскис, не успев никому послужить. Но они с работавшим у них уже последние недели Смородиным другое «звено» наметили — стадион.

— Давайте, давайте, — сказала Малахова. — Начинайте. Приеду из района, покумекаем.

Ну, начали. Ходили, смотрели удобное пустующее место. Нашли такое меж поселком и больницей. Распределили, кто куда пойдет «пробивать». И побежали — буквально побежали по еще твердым тропкам в синем снегу — во всякие организации. Неведомый раньше энтузиазм переполнял Ксению. Может оттого, что бежала по синим дорожкам? Адвокатом ведь больше на месте сидела, люди к ней, конечно, ходили, и много. Но каждый из них был по отдельности. Коллективных — для многих, для всех — дел не знала она, пожалуй, со школьных воскресников и поездок в колхозы. Но то все же другое, приказанное сверху, не инициативное было. А тут они сами решили, и вот — по синим дорожкам бежали к людям, чтобы и их вовлечь в живое дело. Увидеть бы когда-нибудь этот стадион — слезой бы, наверное, проняло!

Но — бегать-то бегали, а только ничего что-то не получалось. Всюду кивали: «прекрасное, нужное дело!» — но не было на это прекрасное дело ни средств, ни места — не только на земле, но и в планах, где всё, оказывается, было оговорено на несколько лет вперед. И так везде — в земотделе, в финотделе, — всюду. Столько пустырей, бросовой земли — а места не было.