Наталья Суханова - Искус

Даже ночью шла здесь не таящаяся — то смехом, то песней звучащая жизнь. Они переходили от одних Эльгиных знакомых к другим, и всюду спать ложились поздно. В частной ночной лавочке покупали лаваши, пили вино или чай, читали стихи. Стихи читались все время, стихами перемежался любой разговор, так что даже спор завязался, нужны ли стихи в таком количестве. И женщина, жившая стихами как речью, говорила, что незачем искать громоздкие неподходящие слова, когда есть уже емкие и глубокие. Звали женщину Лорой. Всего два года как она вернулась из лагеря, где отбывала срок за участие в каких-то посиделках, где говорили о стихах и политике. В лагере, рассказывала Лора, стихи помогали. В сорокаградусный мороз на лесоповале она говорила стихотворные строчки, и женщины их повторяли. Любые стихи — о любви и нежности, о деревьях и облаках, о зиме и надежде. Она говорила — они повторяли. И было легче. Иногда конвойные даже спешили увести их в бараки — от непонятности этого хорового говорения.

Теперь Лора работала инженером по специальности. Коллеги ее опасались. Недавно она принесла им пять страниц выпечаток и предложила угадать автора.

— Не желаю читать — это какая-то антисоветчина, — сказала одна.

— Честнее было бы сразу писать имя автора, чтобы не ставить нас в дурацкое положение. Если это, конечно, не ваше, — сказал другой.

— Вам всё неймется, — упрекнула третья.

Это были выписки из Ленина.

— Тебе действительно неймется, — сказала ворчливо Эльга.

И позже — Ксении:

— Не нравится мне, что вокруг нее опять толкутся восторженные мальчики. Один раз такие мальчики уже прогулялись за Лорой в места не столь отдаленные. Политика вообще гадость и быть иною не может.

— Но это, кажется, стихи.

— Она такая заводная, что у нее и стихи — политика.

Возможно, Тбилиси был городом интернациональным, а может, было это особенностью Эльги — заводить знакомства среди людей разных национальностей. У немки они пили чай, с англичанкой ходили в кафе, жили по очереди то у евреев, то у грузин.

Эльга предупредила Ксению:

— В Тбилиси — никаких национальных разговоров.

Ксения старалась быть послушной. Но, разглядывая Тбилиси сверху, спросила у соседа:

— А куда впадает Кура?

Мужчина не ответил ей, а Эльга тут же оттащила ее, ругая:

— Вы что, нарочно ведете себя бестактно? Что вы подумаете, если вас спросят, куда впадает Волга или Енисей?

— А вы знаете, куда впадает Енисей?

— Не знаю и знать не желаю. Но спрашивать об этом с идиотской улыбочкой, конечно бы, не стала.

Ксения решила, что с нее достаточно Тбилиси и Эльги, но Эльга пошла на ворчливое примирение. Теперь Ксения молчала, но отнюдь не молчали те люди, к которым они приходили. Тбилиси оказывался не интернациональным, а остронациональным городом.

Еврей, у которого они обедали, запальчиво рассказывал им историю восстания в гетто:

— Вот вам и пресловутая трусливость евреев. Об этом говорит и история. Где вы это можете прочесть? Записывайте!.. Национализм всюду вносят русские. И я вам докажу это очень просто. Ни в одном языке, кроме русского, нет презрительных кличек для других национальностей. Даже просто для людей других областей… Евреев гонят и убивают, но в любом народе, в который они вливаются, они дают ученых и поэтов, мыслителей и музыкантов, революционеров и изобретателей.

— А, ну да, этот анекдот: «Левитан — великий русский художник, Гейне — великий немецкий поэт, Маркс — вождь мирового пролетариата. А где же все-таки евреи?»

— Хотите, я вам приведу цифры лауреатов Нобелевской премии? Чем объясняю? Условиями жизни. Антисемитизм сохранил евреев как нацию. И еще тем, что ни у одного народа так не почитаются мудрость и образование. У христиан прославляются нищие духом, Иванушки-дурачки. У евреев считается чуть ли не самым большим грехом невежество. Умный советник римского императора сказал: «Чтобы уничтожить евреев, нужно уничтожить их школы». Где вы можете это прочесть? Записывайте!

— Национальность, национальность — что это, в сущности, такое? — сказала Эльга, забыв о своих наставлениях Ксении.

— Это то, что думает человек о себе сам и с чем согласны окружающие.

— Как-как ты говоришь? — оживилась Эльга. — Мне это нравится! Не люблю, когда мне навязывают что-нибудь помимо моей воли!

— Но тем, что думают окружающие, пренебречь, увы, тоже невозможно.

На улице Эльга сказала Ксении:

— Рафик помешан на своих евреях. Не знаю, как насчет лауреатов Нобелевской премии, но одной его мамаши достаточно, чтобы невзлюбить евреев. Чисто еврейский фрукт — его мамаша.

И еще раз предупредила об осторожности с национальным вопросом в Тбилиси. И опять подвела ее Ксения.

На верхотуре старого дома, в крохотной полуосвещенной комнатке, увешанной коврами, угощал их старик-хозяин турецким кофе в крохотных чашечках.

— Нет, русский шовинизм неистребим, — говорил он при этом. — Он даже уже незаметен, как явление, настолько он всё пропитал. Песенка, просто песенка: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех». А почему, спрашивается. Почему не Грузия? Не Узбекистан? «Русский характер»! «Русское чудо»! Почему не «армянский характер»? Не «грузинское чудо»?

— Но ведь Россия — не в национальном же смысле. Российский — в смысле «советский», — вмешалась Ксения. — Россия — она и здесь.

Эльга сильно пнула ее под столом, а старик зашелся от возмущения:

— Здесь Россия? Ну уж извините!

…Последние вечер и ночь прошли за сыром, лавашом, вином и чаем. Их было человек восемь, и разговор кипел, как толпа на тбилисском базаре:

— Его интересует, что будет после коммунизма и какие еще тайные силы могут существовать в природе!

— Меня тоже.

— И чем невероятнее и неведомее, тем для него потрясительней.

— Распространенная штука.

— Меня интересует сегодняшнее. Это гораздо интереснее того, что будет через сто лет.

— Через сто лет — ясно! — или ничего не будет вообще, или человечество поумнеет.

— Я не понимаю: вот, мол, через сто лет будет прекрасное гуманистическое общество. Но откуда же оно возьмется, если сегодня…

— Павлов говорил: мы с Фрейдом ведем подкоп с двух сторон, только Фрейд…

— …что-то ушел глубоко под землю.

— Что говорил Ленин? Что эта машина — взяточничества, рутины, бюрократии — должна рухнуть и уступить место подвижному, выборному и сменяемому аппарату!

— Что же, во всем виноват злой дядя? Но это не по-марксистски звучит!

— Народ должен воспитаться для советской власти!

— Выборными советами же и воспитаться!

— Кстати, я больше верю в пишущую машинку, а не в пулемет!

— Была ставка на уничтожение интеллигенции!

— Уничтожалась не интеллигенция, а всё, что повыше. «Измы» при этом не играли роли: уклонизмы, оппортунизмы!