Наталья Суханова - Искус

А вот был ли для нее судьбою Игорь? Мальчик, заноза, полюбыш… Приехал он на зимние каникулы и проводили они с ним всё свободное время, и каждый раз, как были они вместе, она удивлялась своему недоверию: вот же он, тут — влюбленный, чего же она мается? С ним бы она, пожалуй, и сошлась. Но это был мальчик, незнающий, неопытный, и свою тоже неопытность, но позднюю, перезрелую, ощущала она как дополнительные годы, словно она была старше его не на три, а на все десять-пятнадцать стародевических лет. И еще одно ее останавливало — его жажда поклонения. От нее так явственно требовалось быть «прекрасной дамой», синей птицей. Она же просто мокрая курица и только тщится это скрыть.

И на дальний выезд агитбригады в глухой угол района поехал Игорь с ними, и конечно же мерз в своем куцем студенческом пальтеце. Они даже пьесу повезли с собой, для чего на два дня отпросили с работы Батова и Майорова. Батов играл хорошо — аристократа, только неподходяще для аристократа шевелил и выкрутасничал своими сильными пальцами. А вот Майоров успел где-то изрядно хлебнуть, и хотя — боже упаси! — не шатался и не бормотал, но местами явно пережимал в игре, а местами смазывал, хотя сам был уверен, что играет лучше, чем когда-либо. Устроило им колхозное начальство после пьесы банкет: плодово-ягодное вперемешку с самогоном. Хозяева потчевали с нажимом:

— Почему не допили? Э, зла в стопке не оставлять!

— Кушайте, кушайте! Почему плохо кушаете? Не побрезгуйте! У нас, конечно, деревенское, но от всей души!

Игорь пить не умел и не любил. Ксения оберегала его:

— Ему не наливайте! За него я выпью! Вот лучше Батову налейте!

И встретила грустный взгляд Батова: раньше ведь его она оберегала от лишней стопки, а теперь эту лишнюю стопку готова спихнуть ему. Точно, тогда ведь Батов был ее, и его она должна была оберегать. Как коротка все-таки память. Вот уже и ее своечки встречаются за одним столом.

— Прости, Батов, но ему правда нельзя.

— Я выпью, Сенечка, за твое здоровье!

— Я с тобой! — Встрепенулся, задумавшийся о чем-то, необычно молчаливый Майоров.

Батов с Майоровым уехали, а они еще дня три ездили по деревням и фермам. Ночевали, где придется, одетые. Игорь подолгу сидел рядом, ласкал ее пальцы, а если думал, что никто не видит, и целовал их. Всё видели девчонки, завидовали по-доброму:

— Нежный он какой!

Озерищенская их прима, школьница Аля Смирнова, забывшись, заглядывалась на него. Он с ней разговаривал как старший с младшей.

Отправить их обратно выделил колхоз машину. С утра к сельсовету вместе с ними подошло человек десять-двенадцать здешних, которым надо было в Озерища или еще куда-нибудь дальше. Стояла среди них и девочка лет восьми — в валенках, в большом платке — стояла, как стоят обычно дети со своими взрослыми: не слыша их, отъединенная от них своими мыслями, а может, даже не мыслями, а прикованностью взгляда к лицам, людям, их повадкам и отношениям.

Машина подошла. На дне кузова была навалена солома, и люди стали угнезживаться, отодвигаясь сколько возможно от заиндевелых бортов, укрываясь тулупами. Рядом с Ксенией оказалась девочка, которая на Ксению-то и смотрела больше всего в последние минуты перед посадкой — смотрела неулыбчиво, пристально.

— Вы ноги, ноги, главное, окройте, — сказала ей хлопотливо девчушка.

— Ты сама-то давай поближе садись. Как тебя зовут?

— Таня меня зовут. А вас как?

— Меня — Ксения Павловна.

Раза два, прежде чем выехать из деревни, останавливались, шофер куда-то забегал, подавал в кузов ведра и авоськи — верно, посылки родственникам в поселок. Девчушка, обнятая Ксенией, вдруг сказала шепотом:

— А можно я вас буду просто Ксенией звать? — Вы еще молодая. У нас Ксенией одну бабку звали. Она померла о прошлый год. Только вы молодая и красивая, совсем непохожая на нее.

Игорь, примостившийся напротив Ксении — коленки в коленки, — рассмеялся, и хотел погладить девочку по голове, но она отодвинулась от его руки, и тулуп, поправленный им на ее ножках, переправила по-своему.

— У нас учительница — на вас похожая. Только она такая деловая.

— Я тоже деловая, — улыбнулась Ксения сразу девочке и Игорю.

— Не-ет, — сказала девочка, вглядываясь в нее и даже как бы с осуждением, что Ксения обманывает. — Вы такая миленькая.

— Во-от оно что, — вмешался Игорь. — Вы и тут, Ксения Павловна, успехом пользуетесь. Уж очень вы кокетливы.

— Без этого никуда!

— Что он нас всё слушает? — не вытерпела Таня. — Подслух какой! Подслух подслушал, да подзатыльника скушал, правда же?

— Ну он же не со зла. А ты уж очень строгая, Танюша.

Девочка не стала возражать. Только еще раз неприязненно глянула на Игоря. Некоторое время она молчала, даже слегка отодвинулась, потом снова придвинулась:

— Послушайте, что я вам скажу. Вы улыбайтесь, хорошо? Вы улыбаетесь — как солнышко.

И сама, простоватая, бледненькая личиком, вдруг озарилась и улыбкой: простодушной, и в то же время горькой что ли. «Что за игра света и тени?» — подумала со смутной болью Ксения.

Машина выехала на проселок. Все спрятались с головами под тулупы, никто больше не мешал девочке кричать на ухо Ксении о разных событиях её жизни:

— У нас Саша кашевар, а Вася кашехлёб. Говорит: «Наша каша не перцу чета, не порвет живота». Это так, глупости. А вот еще смешно: «Ох, сударушка, я пьяный, ты сведи меня домой, положь на мягоньку постельку, сама постой передо мной». Это припевка такая. Вася поет. Васю второй раз вызывают в милицию за драку. Его выпустят, а потом все равно посадят. Он когда в первый раз вернулся, на него Володя как налетит с топором. А Вася взял его за шкирку — ха-ха-ха? — а бабушка на него закричала.

— Как — с топором? — все-таки откликнулась Ксения, хотя слушала девочку вполуха, занятая Игорем, который пожимал ей под тулупом руку — откликнулась не столько для девчушки, сколько для Игоря: мол, тут такие истории развертываются.

— Он плохой, Вася, — охотно объяснила Таня, — он ничего не хочет делать, только дерется и за девушками ухаживает. Послушайте, что я вам скажу. Вы в Ленинграде бывали наверное?

В это время машина забуксовала, мужчины и женщины выскочили подбросить под колеса соломы или веток. Ксения тоже хотела спрыгнуть, но девочка удержала ее:

— Сами справятся. А то я без вас совсем измерзну. Я хочу сказать вам на самое ваше ухо. Знаете, Галя тоже полюбила одну девушку. Да вы забыли что ли про Галю — из нашей школы? Я же вам сказывала. Они тоже ехали, как мы с вами, на машине. Совсем окрывшись, как мы сейчас. И она ее потом поцеловала — Галя. Ведь это же можно — целовать, правда же? В этом нет плохого. Вот в губы можно только близких. В губы это нехорошо, еще слюней напустишь, правда же?