Наталья Суханова - Искус

И спел им то, что еще на фронте от товарища веселого слышал: как шел казачок через ручей, как упал, как позвала его казачка обсушиться. И — «Эх, виновата доска, что домой не дошел». Смеялись все от души: «Ну, ты, Василий Никитич, настоящий артист!»

«А сумасшедших ты целуешь? Выходи за меня замуж!» — сказал ей зимою в день своего отъезда Игорь. «Может, шутка, а может быть — нет», как пелось в одной песенке в войну. От неё явно зависело обратить эту шутку в правду, но у нее почему-то получалось всё наоборот. К её приезду в Ленинград он расстарался, взял билеты на прекрасный концерт, а она, не спавшая всю ночную дорогу, постыдно заснула на редкостном этом концерте. Он рассказывал ей какие-то тонкие анекдоты, а она не понимала их. Наконец — и вовсе дико — приревновала его к молоденьким студенткам, уж очень пристрастна была к их разнице лет. Потом она всё же сумела взять себя в руки, решив втайне поставить крест на своих отношениях с Игорем. Но он что-то почувствовал и стал нежнее с ней. Он явно ценил её больше, когда боялся потерять.

И опять все сначала. Изящные его письма, доводящие ее до головной боли. Словесные турниры. Юный тореадор — он делал стремительные, отнюдь не смертельные выпады, она же была как корова, которой бандерильями покалывают загривок и лодыжки — скорее готовая взвыть от боли, чем броситься в бой. Утешалась стихами — тоже довольно корявыми. Даже стихи у нее стали натужны и тяжелы, как бег растерянной коровы по арене:

Она угрожала ему в стихах:

Но это не он, это она желала взирать на него женой, вступить с ним в законный брак. Позор!

«Ты ведь бывала на море? — писал он ей. — Это правда, что море очень большое? Или ты и на море о каком-нибудь мероприятии думала?»

— Ах, Игорь, что мероприятие? — откликалась она, собравшись с силами. — Мне не хватало любви, чтобы охватить душою море…

— «Охватить»? Тебя совсем испортила комсомольская бюрократия. Ну, ничего, на этот раз на море у тебя всего будет с избытком» («этот раз» — шло вразрядку). И далее: «Приглядел палатки. Одну или две брать? Одной, я думаю, нам с тобой как раз хватит. Запомни же: отпуск должен быть в августе. Именно в августе — новый, с иголочки, специалист — с новой, с иголочки, возлюбленной поедет осваивать любовь и море».

Было ли это предложением руки и сердца или совсем наоборот — спросить было невозможно. «Осваивать! — посмеивалась она. — Институтская бюрократия совсем испортила ваш лексикон!». Такое препирательство было как раз по нему. Что ее вечно на препирателей выносит?

Весною, когда в обкоме утверждали график отпусков, выяснилось, что получить отпуск в августе невозможно. Она позвонила Игорю: что делать? «Скажи, что выходишь замуж», — предложил он. Не решилась — из суеверия или по недоверию? Сослалась на что-то другое. Отпуск в августе был обещан.

Игорь приехал перед защитой диплома. Уже было известно место его назначения — город. Обещали и жильем обеспечить. Все это он ей сообщил с гордостью и лукавством; «Свертывайте свои делишки, дорогая. Осенью копать картошку и проводить отчетно-выборные собрания будут другие». Кажется, все-таки близился брак. Ах, город, ах, квартира с ванной и паровым отоплением, ах, свобода от вечно разваливающихся первичных организаций!

Но теперь, когда исполнение желаний было близко, сами желания потускнели. Что, собственно, делает возле нее этот искусственный мальчик — синеватый от худобы и интеллекта? Или это она искусственна и бьется не об него, а о себя? Что она может ему дать — чужому, собственно? Ахиллес никогда не догонит черепаху — у них разные шаги. Что-то ее подташнивало — и от своей бешеной борьбы за него, и от него самого. Ничего, это надо преодолеть. Это просто ее вечная неразумность, непластичность, несовпадение с судьбой. Она судьбу переиначит, переупрямит. Кажется, она достаточно хорошо скрывала неровности своего отношения к нему. Но он сам становился все холоднее и отчужденнее. Когда-то ей рассказал Сурен, что его мать перед свадьбой бешено стыдилась жениха, до отвращенья, и он тоже был раздражителен, едва до разрыва не дошло, но они перетерпели, и счастливы были всю жизнь. Она рассказала Игорю эту историю. Но, кажется, опять что-то сделала не так. Он стал еще холоднее. Какое-то время она терпела — не желала больше думать о неровностях его характера. Но не выдержала, спросила как-то вечером:

— Ты мне не рад? Ты уже не любишь меня?

— Не знаю, — сказал он, отвернувшись.

— Разойдемся, — сказала она (потому что теперь уж должна была это сказать). И заплакала, беззвучно, в спокойном отчаянье.

Он ее обнял, целовал ее мокрые щеки.

— Зачем ты меня столько времени мучил? — спросила она, плача. — Нужно отвечать за свои слова.

— А знаешь, о чем я подумал? — сказал он, улыбаясь вдруг. — Наверное, я все-таки люблю тебя. Пойдем завтра в загс.

— Нет. Пока не разберешься в себе.

Она ему снова давала время. Не ему — себе. Пусть не сейчас. Она не хочет, чтобы снова видели ее позор. Потом у нее достанет сил. Сейчас пусть будет при ней, пусть разбирается. Все это уже было с ней однажды. Может быть, в наказание за ее стихи о круге была она обречена богом на круг, на второй круг любви. Так же и с Игорем кончится, как кончилось с Виктором. Но пусть хоть сегодня рядом побудет.

— Тебя как зовут? Ты не Виктор ли?

— В каком смысле? — удивился Игорь.

Но нет, он был и хрупче, и ломче, и нежнее, и острее Виктора. Это не он повторял Виктора, это она повторяла себя.

В какой-то праздник — скопом, как всегда, — ходили из дома в дом, от одного накрытого стола к другому. На этот раз с ними был и Майорыч, жена которого уехала с ребятишками в отпуск к родным.

Пошли на ранние танцы в клуб. Но Ксения с Майорычем свернули прогуляться вдоль железной дороги.

— Мы вас догоним, — крикнули они остальным.

Майорыч уже выпил, но был серьезен. Ах, Майорыч, он пил всерьез, как всерьез погружаются в ад чистые души. Он и к ее печали отнесся серьезно.

— А ведь я люблю тебя, Павловна, — сказал Майорыч, и она тоже отнеслась серьезно к этой неожиданной его печали.

Ах, какие слова он ей говорил — не о себе, о ней. Кто бы знал, что у Майорыча такие слова и мысли есть. Как это — она последнюю любовь долюбливает? Человек столько раз любит, сколько душ в нем живет. У него, Майорыча, вот только сейчас душа до любви вызрела. И другой уже ни душ, ни любви не будет. Это он только сейчас и понял, что жил без души. А ей много еще будет дано душ — он это знает, потому что любит ее. А Игорь — что ж, у него еще душа и вообще в младенчестве — зеленый, мается. Ох, Майорыч, какая душа, когда уже прежде времени выстарела, одна душа — и та по старому кругу все ходит. Нет, Ксюша, не старая, это твоя теперешняя душа болит и отмирает, подожди — новая народится.