Наталья Суханова - Искус

Все было продумано, но поэма не шла.

Из порыва самоотвержения и домоустроения Ксения влезла в хозяйственные дела (летнего времени, казалось сначала, хватит на все: два часа на то, два часа на это, гимнастика, чтение и еще куча нераспределенного времени). Но домашним делам не было видно ни конца, ни края. И все рассчитывали на нее. Мать надумала варить варенье, а Ксения должна была ездить по соседним городам в поисках вишни и сахара. Отец перестал ходить в магазины и на базар — это теперь стало обязанностью Ксении. Стирку она решила сделать не очередную, а глобальную, вплоть до занавесок, одеял и просто давно застиранного белья. Столовыми ложками лила в выварки клей, в жаркие дни мокла над корытом, полоскала, крахмалила, развешивала, гладила. Ее героическую деятельность заметили даже соседи. Только не отец. Он еще и ворчал, если Ксения за стиркой не успевала вымыть посуду или подмести пол. И Ксения чувствовала, как в ней нарастает привычное ответное раздражение. А еще хуже, что ее начинала снова раздражать и мама — с неуемной ее болтливостью и фантазерством.

Не раздражал только Валерка, хотя отлынивал от домашних обязанностей и день ото дня становился непочтительнее. Но Валерку можно было и шлепнуть под возмущенный его вопль: «А чего?! Чего ты дерешься?! Подумаешь, какая нашлась!». Валерку можно было поддразнить или, наоборот, взяв строгий тон, наставлять на путь истинный. Наконец, в счастливую минуту его доверия можно было выслушать таинственную историю про некоего человека в ботинках на толстой подошве.

— Очень странный человек, — с радостной тревогой и озабоченностью крутил головою Валерка. — Ты не замечала его в городе? Мы один раз шли за ним по лесу, наверное, час. Ну, скажи, чего человеку одному в лесу делать? Логически скажи! Он очень странно себя вел. Нет, так-то вроде ничего, но странно… Может, он заметил нас и не стал выдавать себя? Очень странный…

Под окном раздавались то шипение, то свист, то просто легкий треск веток. Валерка подскакивал и, провожаемый возмущенным криком Ксении: «А помойное ведро? Кому я говорю!». — пропадал из дому.

Из карманов брючишек, когда Ксения бралась стирать, выпадали записки: «Волчок! Сегодня сообщить Турику сам знаешь что. В этом деле нам поможет Маслиха. Сама не зная этого. Не спускать глаз с Ч. Записку сожжешь». Ксения умилялась, но шпионы шпионами, а одежду Валеркину то надо было чистить, то стирать, то чинить.

Время от времени Ксения бунтовала, заявляла, что у нее есть свои дела, и пусть они живут, как жили без нее — она согласна помочь, но везти на себе весь дом не в состоянии. Отец отпускал какое-нибудь ядовитое замечаньице, мама смущенно молчала, хотя как раз она-то делала все, что успевала, чтобы разгрузить Ксению.

В день, отвоеванный с подобным скандалом, Ксения, предварительно выставив любопытствующего Валерку, вытаскивала свои записки, садилась за стол и всячески сосредотачивалась. Увы, поэма не шла. В тоскливой прострации прислушивалась Ксения к гомону дома.

В коридоре старики-соседи готовили вместе обед.

— Миша, ты положил соль? — звонким молодым голосом спрашивала жена.

— Да-дааа! — на мотив какой-нибудь арии отзывался муж.

— Наденька, где луук? Лук — Лу-ук!

Соседка с другой стороны наставляла и распекала сына:

— Чтобы ты сидел здесь! Слышишь, что я тебе говорю, морда противная? Не хочешь жить с нами — иди к отцу, будешь тетку Райку мамой звать. Только назад не просись, ты слышишь? Кому я говорю? Хамлюга! Если я приду и тебя не будет, я с тобой по-другому поговорю, ты у меня дождешься!

На бумаге вместо стихов — бесконечные профили. И неплохие профили. Иногда вообще интересные. Только к чему они! С неприязнью прятала Ксения наброски поэмы в свой чемодан (поглубже) и принималась за неуправляемую, запущенную квартиру.

Почти никого из одноклассников в городе не оставалось. Танька должна была приехать только в августе. Многие отправились пешком за перевал. Щадя родительский кошелек и выгадывая время для поэмы, Ксения отказалась и теперь жалела.

Граф, поведав ей о том, что хочет прокладывать путь к планетам (словно была хоть одна девчонка в Джемушах, которая бы не знала этого), и попытавшись в заключение своей исповеди поцеловать Ксению (этого еще не хватало: Граф был все равно, что брат!), мужественно пережил ее отпор и сейчас уже был влюблен в соседку-курортницу.

От Сурена, одно за другим, пришло три письма — такие, словно они с Ксенией оба знали, что между ними что-то есть и будет. Она ответила только на первое. Ответила шутливо, по-приятельски и довольно-таки ясно. Но ее ответ не научил его. И второе, и третье его письма были все такие же.

Неожиданно пришло письмо и от Людвига, с шутливой припиской к адресу: «Через двор по дорожке, прямо вверх по лестнице» (из ее объяснений, как пройти к ним, если он летом поедет на юг). К великому возмущению Ксении первой прочла письмо мама. Ласковое, шутливое, заботливое письмо Людвига ввергло родителей в оторопь, поскольку Ксения, ревниво охраняя от посторонних взглядов свою жизнь, и не подумала рассказать им об этом знакомстве. Теперь однако, хоть и кратко, пришлось ответить на некоторые вопросы: да, новый знакомый… познакомились на киносъемках… ах, да я же вам писала, зарабатывала на поездку в Ленинград, хватит делать круглые глаза… ну да, куда там, киноактриса — хватает там таких и без меня… Людвиг Владимирович… с чего это немец?.. ну, не знаю, не спрашивала… журналист, искусствовед или что-то в этом роде, инвалид войны к тому же… Лет сорок, может, больше… да, бываю, да, встречаюсь, и хватит об этом! Родители замолчали: мама — осторожно, отец — сердито. Мать замолчала не менее прочно, чем отец. О, болтливая мама была очень молчалива в серьезных делах! На всякий случай Ксения быстренько порвала конверт с адресом Людвига.

Рассеять подозрения родителей было бы так легко, но, рассказав им правду, она, пожалуй, почувствовала бы себя ограбленной. То, что она все еще невинна, как тринадцатилетняя девочка, в конце концов только дело случая, ничто ей не мешает быть любовницей, если она того захочет, поэтому лучше не успокаивать родных, пускай заранее привыкают к мысли, что она уже не ребенок и что все это ее дело, ее одной, никак не их. Довольно и того, что в доме каждый раз сгущаются тучи, когда она уходит вечером. Мать тут не при чем, она и в детстве никогда не допытывалась, куда уходит Ксения, где бывает, зато отец и теперь не в себе, что Ксения перед ним не отчитывается. Не прошло и месяца, как она дома, и снова с железной необходимостью возникли старые ее отношения с родителями, а ведь издали казалось, что она никогда уже не будет ссориться с отцом и раздражаться на маму.