Наталья Суханова - Искус

— Да тебе-то что? Ты же приехал лечиться — ну и лечись! Чего ты за всеми высматриваешь?

— А мне противно через них переступать… А культура! — Батюшки ты мои! Жрэ-жрэ мясо, потом руку о скатерку вытрет. Я хочь и хохля, а чинно — салфеточку из стакана. А уж кобелей вокруг нее!

— Да ты завидуешь, что ли?

— А что мне завидовать? Я искал, и свое нашел. Ты у меня есть, а больше мне не надо. Есть ты у меня? — нагибается он к ней, обнимая ее.

Она снимает его руку с плеча:

— Да я-то тебе кто? Ну, кто я тебе?

— Ходишь со мной?

— Ничего не хожу.

— Врешь, ходишь.

— Отстань.

— Эти москвичи — что соврать, что промолчать, — говорит он, нежно обнимая ее.

— Да замолчи ты, — скорее грустно, чем сердито говорит женщина и поводит плечом, но он не снимает руку, и она не настаивает.

Ксения и Виталий переглядываются с улыбкой, и к ней возвращается способность наслаждаться трехцветным лесом по сторонам дороги: зеркальный блеск листвы там, где она отражает солнечный свет, зеленое солнце, где свет пронизывает листья, и влажная тень, куда свет не достает.

На перроне, в ожидании пересадки, опять видит она этот лес и радостно вдыхает до резкости чистый ранне утренний воздух. Неподалеку знакомая группа: мать с двумя дочками и юноша. Ах, как незамутненно, как не отравлено ревностью смотрела теперь на них Ксения! Женщина знает цену себе и двум милым своим дочерям, и всем поведением внушает это молодому человеку, и тот всячески демонстрирует, что он ценит и уважает. Старшая дочь оживлена, и при этом избегает смотреть на обаятельного юношу, а невольно взглянув, делается вдруг серьезной, словно вспомнив о чем-то, что важнее этого легкого разговора и очень-очень далеко от него; младшая и не думает притворяться — он все равно не для нее, и потому-то она единственная поглощает его целиком, без всякого фильтра — от неуклюжести переходного возраста изогнута она вопросительным знаком: вытянутая вперед длинная шейка, опущенные плечи, выпяченный такой маленький, такой худенький животик; и когда парень улыбается ей, она тотчас вспыхивает ответной улыбкой. И опять Виталий и Ксения улыбаются согласно — в четыре глаза впитывают они этот удивительный мир.

Соседний курорт чуть не разрушил их праздника. Привокзальная площадь уже вовсю дышала жаром. Тесно и душно было даже в очереди за пирожками. В кафе они только заглянули и выскочили оттуда как из печки. Решили ехать, куда первый автобус пойдет. И попали на озеро. В Джемушах ещё озера не было, и Ксения сначала обрадовалась. Она ведь даже прихватила с собой на всякий случай купальник. Но пляж, несмотря на будний день, был густо усеян людьми. Пили пиво, играли в карты, загорали. И озеро было испещрено людьми и лодками. Ксения уде приготовилась раздеться, но Виталий, присев на корягу, смотрел задумчиво вокруг. Смотреть так смотреть. Она примостилась возле. Рядом бубнил подросток:

— Встретил я эту бабку — адрес мне дала. Ты задаешь смешные вопросы — что я спрашивал, сколько ей лет!

Две лодки сталкиваются на озере — из лодок переругиваются. На середине озера бравые девушки в двух лодках поют с преувеличенным энтузиазмом:

Подростки рядом хмыкают что-то насчет «груди», которой встанут за родину эти девушки. Гребет от берега мужчина — сзади него в лодке лежит бедрами на скамейке женщина, свесившись туловищем и ногами в нутро лодки. Волейбольный мяч падает на ягодицы загорающей девушки.

— Умнее ничего не придумали? — высокомерно интересуется она. С юным ржанием ребята забирают мяч. Через минуту он падает на бутылки завтракающей семьи.

— Пойдем отсюда, — просит Виталий под ленивую перебранку завтракающих с играющими. — Да хоть на автобус.

Автобус во все окна продували горячие сквозняки, и жара не была душной. Пригнувшись к стеклу водителя, галдели трое мальчишек — спорили на машины: ПЧ, ТФ и СР — какая обгонит. Едва автобус остановился, ребятишки выскочили: двое, перебегая дорогу, смотрели только на «свои» машины, третий, самый щупленький, боязливо зырнул вдоль улицы. Водитель погудел им и погрозил.

Выскочили и они следом — совсем близко уже была гора и, словно именно об этом мечтали, сюда и собирались — принялись они карабкаться по скользкому от сухости трав склону горы, минуя терренкуры и таблички у пещерок и строений.

Здешний лесок не был трехсветным — для этого ему не хватало упругости листьев. Конечно, и тут через какие-то листья солнце проникало, отражалось от других и не достигало третьих, но разница была едва заметная. Да и листьев в сухом городе было на деревьях немного. Снежных гор, так украшавших этот курорт, они не увидели — тусклой пеленой были подернуты дали. Уже желтели листья на акациях. Они и вообще-то у акаций словно бумажные — маленькие, тонкие, бледные. И желтели они, как старая бумага, бледно. Акации, ясени, клены, боярышник росли здесь. Да еще коренастые дубки у камней. С боярышника уже опадал коричневый сохлый лист. Под ногой он не мялся, а крошился. Было жарко, пахло сухими травами. Трещали кузнечики, гудели мухи. Всего одна птица выговаривала что-то. Не пела, как ранним летом, а именно выговаривала — буднично и деловито, словно повторяла давно известную и ей, и окружающим истину, не потому что интересно, а потому, что этого требовал порядок. И вдруг Ксения поняла, что ей нравится здесь, на этом сухом, скудном склоне.

Было у них два привала на этой горе.

Виталий лежал раскинув руки. Он вообще любил лежать на земле. Он лежал, а она его «распинала»: клала камешки на раскрытые ладони, на лодыжки его ног, говоря, что это шляпки гвоздей.

— А терновый венок? — сонно спросил он.

— Пожалуйста! — и она стала притягивать к его голове колоски диких трав, связывая их узелками над его лбом. Он улыбался, прикрыв глаза.

— Я не знаю, — сказал он, не открывая глаз, — наверное, были палачи и жестокосерднее, но ленивее…

Она задумалась над колосьями вокруг его головы и не сразу заметила, что он смотрит в ее лицо — как в травы, как в ветви, как в небо — с радостной отрешенностью.

Был еще крутой подъем, так что ноги оскальзывались и на сыпучем щебне, и на сухих травах. А потом еще привал — на одиноком камне. Камень был не просто тёпл — горяч от солнца, но здесь уже протягивал верховой ветерок, и сочетание свежего ветра и горячего камня было блаженно. Мир уже не был тем, чем представлялся внизу. Мир был обрывист, и горизонтали его — крохотны. Крохотный город лепился внизу на маленькой горизонтали. Все уходило вниз и поднималось к небу. Горизонтали были только короткими передышками. Мир был чашей, обломком чаши, с краями неровными, как у неполной луны.