Наталья Суханова - Искус

Ксения ответила.

— Замужем?

— Да вам-то что? Или пустите?

— Да нет — мне на жизнь хватает.

— А чего же спрашиваете? Ну всего вам!

— Как ты сказала — откуда приехала?

— Из Джемушей.

— Чего ж там не схотела жить?

Ксения пожала плечами.

— На сколько приехала?

— Не знаю. Там видно будет.

— Я прописать не могу.

— Меня пропишут.

— На полгода могу пустить. Больше не могу. Потом уезжать буду.

— Ну хоть на полгода…

У новой ее хозяйки Марии Мироновны были чистота и прохлада, но прохлада душноватая. Ставни прикрыты от солнца, полы намыты до блеска, четкий сгиб накрахмаленных покрывал, выверенные углы и вмятины подушек под тюлевыми накидками и, конечно, меж рамами окон — рюмки с солью: со свежей, без пыли.

По совету хозяйки на следующее утро пошла Ксения в порт за картошкой на зиму. Возле картошки патруль — в ситцевом платье, в бумажной кофте, в тряпичных босоножках, в белой косыночке, за спиной ружье, выщербленными зубами грызет семечки. Краснолицая баба-продавец то и дело кричит, чтобы картошку не отбирали — брали под лопату. Но картошку из кучи все-таки отбирают, не поднимая головы. Старушка, набирающая картошку в сетку и кошелку, ползает по картошке четвероногим пауком. Повернувшись спиной к продавцу, улыбаясь ее ругани, набирает картошку в мешок дюжий парень. Несколько женщин, делая вид, что помогают продавщице, бросают картошку вверх на кучу, но все равно покрупнее отбирают в свои мешки.

— Ты что это ты делаешь? — кричит вдруг продавщица мальчишке.

— А что?

— А то, что картошку отбираешь! Я тебе вешать не буду — так и знай!

— Все отбирают, а мне нельзя? Что я, хуже всех?

— Где — «все отбирают»? Ты один и отбираешь! Все ссыпают картошку наверх.

— Вижу я, как они ссыпают.

— Да что же это такое! Долго ты надо мной издеваться будешь, сопляк несчастный? А?! Не буду больше картошку отпускать, раз вы все такие нахальные! Не буду и всё!

У весов уже очередь. Худой дядечка кричит продавщице:

— Ты там ругайся с ними как знаешь, а нас не задерживай — нам на работу. Не забывай, ты тоже на работе, а то мы сейчас милицию позовем.

— Зови! — кричит продавщица, но начинает картошку взвешивать. — Зови! — повторяет она, и дальше уже во все время ругани с покупателями только делает широкий возмущенный жест в сторону — мол, давай-давай, зови!

Дефективный дядька в спускающихся полурасстегнутых штанах, то и дело поддергиваемых им, чего-то тоже орет, брызгая слюной. Он со своим мешком уже близко от весов, но в стороне, за кучей стоит другой мешок, который он не собирается взвешивать, а думает в ругани и суматохе пронести неоплаченным. Именно на этот мешок он все время косится, пока орет на всех вокруг. У весов уже новая ругань. Низенькую женщину, набравшую много мешков, продавщица обозвала спекулянткой, и тут уж цветет ругань высокого класса. Этой руганью наслаждаются два студента, вставляя по ходу дела свои замечания:

— Бронепушечка против крейсера!

— Пятьсот рублей сэкономит — и ладно: можно разок хорошо посидеть в «Волне».

— Какой пятьсот — бери больше!

На мешке, оседлав его, подпрыгивает мальчишка — ему поручено охранять мешок, пока мать ищет транспорт.

Картошка заготовлена, кое-какие продукты куплены, первая еда приготовлена. Пора бы и позаниматься. Как говорил Стендаль: работа это балласт, который придает устойчивость кораблю жизни. Но — не работалось. Может быть, открытые двери мешали?

— Мария Мироновна, а нельзя двери мне в комнату прикрыть?

— Не бойся — я к тебе заглядывать не буду.

Что ж, у Татьяны Игнатьевны вообще двери меж их комнатами завешены не были, а работала же. Сколько уже квартир поменяла она за свою самостоятельную жизнь, пора бы привыкнуть работать в любых условиях. Но ничего не хотелось. Разве что, всё бросить и уехать. Куда, собственно? Домой, в Джемуши? Нет уж, хватит. Птенцов подросших в гнездо назад не пускают. К Виктору? Виктор принял бы и помог. Но тогда уже не будет пути к Виталию. А она еще надеялась. Не зря первое, что сделала в Казарске, послала телеграмму в Джемуши, на какой адрес пересылать ей письма. Женщина, расчесывающая волосы у чужих костров — в легенде это красиво. Но если женщина вшива и опустошена? Вшива, как рожденные свободными бельчата. Вшива, как беличье дупло. Женщина устала. А может, женщина просто ленива? Ленива собрать и разжечь костер, родить детей и готовить на костре. Вшивую свою голову ценит она, смеша окружающих, больше, чем очаг.

В горкоме Ксении сказали, что работы по ее специальности сейчас в городе нет, разве что судебным исполнителем — пока, временно. Нет, судебным исполнителем она не хотела. Ну, а общественный работник им не нужен: широкий спектр — от вожака молодежи до массовика-затейника, от лектора-пропагандиста до, скажем, технического секретаря?

— Секретарь. Вы печатаете на машинке?

На свои последние озерищенские деньги — больничные, отпускные и прочее — она таки купила пишущую машинку, по которой не пальцами, а кувалдой бы колотить. Отец отнесся к машинке скептически. Валерка — с интересом, с любопытством:

— Стихи или проза? Бессмертная или так? Мемуары комсомольского вожака? А можно ли будет и младшему брату в порядке общеобразовательном?

— Не-льзя. Машинки, обувь и нательное белье напрокат не даются — растягиваются не в том месте.

Матери, естественно, ее машинка до лампочки была: ей хоть атомную бомбу в квартиру втащи, лишь бы все в мире и дружбе жили.

— Да, печатаю, — сказала она горкомовцу. — Не очень быстро, правда.

— В институт техническим секретарем в партбюро пойдете? А там, может быть, и по вашей юридической специальности что-нибудь освободится.

Петр Филаретович рассказывал ей об этом институте: очень перспективный, всего года три как существует. Что и говорить, наука ее интересовала, люди науки особенно. Тот биолог, в Москве ещё, что вышел к ней в телогрейке, застегнутой сверху донизу на одну пуговицу ниже. Он, наверное, уже какой-нибудь доктор наук. Биолог. А тут — по «мыслящим» машинам институт. Конечно, теперь уже некоторые иллюзии в отношении высшего — высшего! — образования утрачены ею. Юною абитуриенткой бродя по Москве, она, кажется, всерьез считала, что от того, какой институт выберет, зависит, найдет она истину или нет, что высшее образование равносильно одариванию этой истиной, и уж только во вторую очередь получению профессии — во вторую и не в столь важную. А если получить не то образование, то можно так и остаться непосвященной. Поколебавшись, тогда она выбрала все же не технический, а гуманитарный вуз, но кто его знает, не по лени ли — устрашась дебрей формул и чертежей? Сейчас она уже не ждала от предлагаемого института открытия истины, ее теперь интересовал материал: как всякий первенец, институт этот привлекал к себе энтузиастов и ей хотелось поближе сойтись с такими людьми.