Наталья Суханова - Искус

Из горкома позвонили в партбюро института, предупредили о ее приходе.

Уже на проходной она попала в толпу студентов. Она никогда не робела со стариками, зато уже начинала робеть перед молодыми. Со стариками все понятно: они жаждут поделиться жизненным опытом. Она с удовольствием берет. И еще неизвестно, кто кого должен благодарить: она их или они ее. Как в той сказке: спасибо, что сорвала и съела яблочко. И то, что они говорят, понятно ей, как бы предсуществует в ней, вобранное бессловесно: не они, а она старше — на поколение. Другое дело — новое поколение, вот кто воистину старше ее, вобрав весь мир, в который они пришли — как вбирают, не осознавая, легкими воздух. Так ведь чувствовала она и с Валеркой: едва он повзрослел, как стал старше ее, сколько бы она ни притворялась, насмешничая…

Секретарем партбюро оказался коренастый крепыш лет тридцати пяти, с лицом и фигурой тяжелоатлета, с неторопливой речью, в которой уверенность интеллектуальную заменяло упорство характера. Во время разговора с ним она, однако, подметила на себе его почти робкий взгляд. Возможно, она этому гладиатору внушала ту же тайную робость, как ей юные. Поговорили о содержании работы, об ее обязанностях. Какие условия, — осторожно поинтересовалась она, — нельзя ли поселить её в общежитии? Нет, общежитие невозможно. Зарплата? Очень жаль, но на эту зарплату… — ну, да, что-нибудь придумается, наскребется еще сотенка. А отпуск? — отпуск для неё очень существен. Всего три недели полагалось секретарю-машинистке, а ей нужно было месяца полтора, как минимум. Это, собственно, единственное, что примирило бы ее и с отсутствием жилья, и с маленькой зарплатой. И то ли на секретарей-машинисток был дефицит, то ли она глянулась гладиатору, только он тут же пошел обговаривать все это к директору. И в ожидании его она сидела в широком коридоре на широком подоконнике, слушала, как на соседнем подоконнике один студент рассказывал другому какую-то книгу:

— В общем, он думал, тот сейчас начнет его спрашивать, что-о, почему-у, зачем. А он, — понял? — совсем по-другому: я, говорит, не хочу, чтобы милиция голодала — есть будешь? Понял? А рассказывать-то что, тот его спрашивает. А что хочешь, говорит, рассказывай, у меня уже даже отпечатано — двадцать один образец признаний. Первый, значит: папы нет, мамы нет. Ну, в общем, и так далее. Тот и рассказал. А этот: или, говорит, двадцать второй вариант, или правда. Понял? Ага!! Ну, написал ему записочку, в общем!

Что-то очень знакомое рассказывал студент. Э, да это же «Парень из Сальских степей».

В простенке остановились парень с девушкой.

— Ты случайно там не был? — с неловкой иронией спрашивала девушка.

— Нет, бо-оже упаси.

Ах, как все было ясно из интонаций — что ничего между ними еще не решено, и каждый блюдет свое достоинство и свой юмор, но парню девушка явно нравится и он готов продолжить этот разговор.

Вернулся гладиатор, широко улыбаясь:

— Все в порядке, будет вам полуторамесячный отпуск, правда, половина за свой счет. Так что все в порядке.

Ну, в порядке так в порядке. Значит, снова она в колее — прошло время мчать бог знает куда и делать глупости. Но отпуск большой оговорен, так что, возможно, глупости просто отложены.

Она сидела в просторной приятной приемной, обзванивала кафедры насчет очередного бюро, подгоняла протоколы, встречала и провожала людей, печатала бумаги. Впервые у нее не было чувства, что она не справляется с работой, что ей нужно преодолевать себя и других. Прирожденная секретарша, надо же! Ленива, просто ленива! А может быть, мудро ленива: инстинктивно тяготеет к праздности — «подруге размышления»?

На обед она бегала в студенческую столовую, с удовольствием выслушивая студенческие шуточки:

— Что там сегодня: «рассольник по-ленинградски»?

— Блокадный, что ли?..

Техническая «элита» забегала в ее «предбанник» чаще, чем того требовали дела — приглядывались. Явно изучал ее завкафедрой Нестеров Олег Аристархович, обожаемый, как она уже успела узнать, студентами и подчиненными и недолюбливаемый — и весьма — коллегами за успех во всех начинаниях. Был он совсем не стар — лет сорока, не больше. Она еще из-за двери слышала его увесистый, и в то же время легкий шаг-побежку. На кафедре у него хозяйствовала красавица-лаборантка, сжигающая Ксению подозрительным взглядом огромных голубых глаз. Но Аристархович упорно приглашал Ксению принимать участие в веселых перерывах на кафедре: игре в пинг-понг, сражениях в домино. В каждую из этих игр красавица-лаборантка играла умело и страстно, а Ксения — никудышне. По нескольку раз на день Аристархович забегал к ней в приемную, вел трёп-разведку. О том, что она тоненькая, что у нее янтарные глаза. И — легкомысленна ли она?

Маленький-маленький животик намечался у Аристарховича, но он его подтягивал, сгонял во время бега вокруг пингпонгного стола.

Легко мысленна ли? — переспрашивала она со смехом, о-о, мысли ее самых разных весовых категорий, и все они при ней.

Забегая с утра поздороваться, Аристархович целовал ей руку, и это тоже было поводом для разговоров о том, почему у нее ручка такая узенькая и такая холодная:

— Опять ручки холодные?

— Да. А вы уже приехали?

— Из области. В Москву решили ехать в субботу утречком, и поездом — не самолетом.

— Поездом даже лучше.

— Поехали? Я буду рассказывать всякие были и небылицы, буду ухаживать.

— А вы умеете?

— Да как вам сказать… Ну, хотя бы для того, чтобы это проверить, нужно поехать.

— Я бы с удовольствием поехала — во мне, видно, кровь половчанки-кочевницы тоскует в недвижности.

— А что, половчанки — страстные женщины?

— Я разве говорила, что страстные? Я только — что кочевые. А почему вас всегда интересует вопрос о моих руках и сердце?

— Да, видите ли, ваши руки — это первое, с чем я сталкиваюсь.

— А сердце?

— Существует такая теория, что руки холодные у женщин со страстным сердцем.

— А вы как ученый привыкли проверять теорию практикой?

— Мм… но я постараюсь.

— Если вам удастся. Ха-ха-ха-ха!..

Неплохо все же быть женщиной: пока они разберутся, что усилия их тщетны, ты уже успела заглянуть в человека. Если времени для разговора побольше — и того лучше: все расскажет тебе человек, которому ты приглянулась — и о семье, и о работе, и о первой любви. Люди в институте разные: есть умные, а есть совсем дураки, хотя и «окандидаченные». Есть смешно-важные, разглагольствующие — этих почему-то всегда занимают вопросы семьи и порядка:

— Знаете, тоже где-то культура, а где-то еще бог знает что. Были в командировке в Керчи, зашли в столовую — всё облеплено мухами. Вот вам и культура, а вы говорите. И детям нашим культуру какую прививаем? Воспитывают не словами, а примером. Но какой пример, когда мы так заняты? Поедим кое-как, на уголке стола, и первое, и второе — все из одной тарелки, и ту немытую бросим. Мать — с работы на кухню, с кухни на работу. В ГДР как поставили вопрос? Женщина по четыре часа работает. Вот — она и мать, и жена, и хозяйка. И за собой последит, а не будет, простите, как лахудра, и мужа после работы уют дома встретит и улыбка.