Наталья Суханова - Искус

Видела Ксения его в городе с женой: действительно, хороша она у него была и, кажется, очень неглупая. И осанка, и походка королевские. При встрече Ксения сказала об этом Корольку, он — довольный — пошутил:

— У меня жена, как в том анекдоте: «Жена должна быть куртизанкой в постели, кухаркой в доме и королевой на улице, а у меня всё наоборот: в постели она королева, на улице кухарка, а в доме куртизанка». Моя дуреха везде королева: ни в постели, ни дома не шевелится. Шучу!

И опять на нервы ей капал:

— Это? Это лучшее из того, что есть в жизни. Одного поэта спросили, почему он пишет стихи. Я боюсь, сказал он, смерти и хочу нравиться женщинам. Вот и всё. Знаешь, как павлины хвост распускают. Самочка — серая. Она и без хвоста имеет всё — если, конечно, имеет. Пускай самцы распускают перья — ей это не нужно. Твоя писанина, знаешь, что? Это как кошки и собачки для старых дев. Стоит тебе оскоромиться — и всё это слетит. Ты вот говоришь о чувствительных и нечувствительных точках тела. У женщины, если она настоящая, каждая точка тела чувствительная. Вот то-то и оно. Ты же не живешь, свыклась. Существуешь — ну так и надо. И лучшего не знала.

Чертов Королёк расшатывал ее и без того не очень-то надежное спокойствие. И не только в ощущении собственной жизни. Не ведая того, под само ее миропонимание подкапывался Королёк.

Она подбирала следственный материал по спору духа с плотью.

Васильчиков предоставлял в ее распоряжение свой жизненный опыт: от самого детства и до теперь:

— Учительница. Мне было лет одиннадцать. Я нарочно крутился возле, на голове ходил, чтобы она на меня посмотрела. А посмотрит — меня словно солнце огорячит. Аж сердце замрет от радости. За ней уже ходили парни. Так я выбрал среди них одного и хотел, чтобы она именно с ним была — чтоб ни с кем другим… Потом я был уже постарше, девочка, которая мне понравилась, не была красивой, но у нее были мягкие руки, мягкий взгляд. Ее из моего сердца вытеснила девушка в цветастом платье. Это уже другое было — во мне проснулось любопытство к женщине, к ее тайне. Они жили за высоким забором, держали огромных, злых собак. С риском для жизни я пробирался в их двор, влазил на высокое дерево и пробирался, — как я только не свалился ни разу! — пролазил чуть не на край большой ветки, с которой была видна над занавеской ее комната. Вот так… Еще помню… Городок, в котором я учился, был полурусский, полуказахский — тут и хаты, тут и, как они называются, с плоскими крышами — не то дома, не то сарайчики казахские. Вот по такой плоской крыше прокатал я всю ночь, в каменный клубочек свернувшуюся девочку моих лет — лет тринадцати, быть может. Свернулась, как ежик или как черепашка. И молча — и она, и я. Я ее катаю, пытаюсь развернуть, а она закаменела — как круглый камешек катаю я ее. Два ребенка — и ни слова. К утру убежал… Я когда в песках гонялся за бандитами, а они за нами гонялись, а это ж вот похоже, как мы с этой закаменевшей девочкой — в испуге, в задыхе, в хотении, в закаменелости, и не совокупились — так вот, когда так, ни разу, слава богу, не сойдясь, но преследуя друг друга, мотались мы с басмачами по пескам, я одного страшился: что я умру и так и не узнаю этого. Шестнадцать же лет, и все такие же мальчишки, как я — комсомольский отряд… Женщину узнал я в тюрьме, восемнадцатилетний начальник тюрьмы — и задавиться готов был, такое отвращение. А потом женился. Клавдия, я думаю, никогда не любила меня. Пошла за меня, чтобы отца выручить — в тюрьме он у меня сидел. Отца я, конечно, выпустил. Как еще меня вместо него в тюрьму не посадили! Но городок маленький, далекий отовсюду, да и недолго, слава богу, пробыл я начальником тюрьмы. Никогда мне Клавдия ни хорошей женой, ни хорошей женщиной не была. И всю жизнь я бился, чтобы хоть на миг довольной ее сделать. Счастливой. Когда в наркомате работал, зарабатывал большие по тем временам деньги, и всё не хватало, всё куда-то проваливалось, всё деньги и деньги нужны ей были. И дети были раздетые, и пожрать было нечего. И никогда ей не нужно было моей близости. Ходил за ней как мальчишка, просил, клянчил. Так аж зашипит: «Как тебе не стыдно? Что ты, маленький?». Ну а когда уж вымаливал, допускала уже до себя, я в пять-десять минут удовлетворялся, едва, что называется, успевал донести. И никогда не чувствовал, что удовлетворена она. И снова голодный — не столько физиологически, сколько невозможностью взаимности… хоть раз увидеть счастливую улыбку у нее на лице. Готов был — не знаю что! — сверх мочи работать, ласкать ее, чтобы хоть когда-нибудь оттаяла бы. И при этом ни на что свое рабство не променял бы. Иногда отчаивался, отходил от нее, тогда она становилась мягче, а я снова становился рабом надежды сделать ее все же довольной, счастливой. Удовлетворялся — да, но никогда не испытывал наслаждения. Спрашивал себя: предпочел бы женщину, которая дала бы мне наслаждение — хотел бы освободиться из этой тюрьмы? И — нет!.. В эвакуацию она со мной не поехала. В Красноводске встретился я со своей землячкой. Полина, врач, красивая женщина, она одна к этому времени была. Муж ее, большой по тем временам человек, любил ее и изменял ей направо и налево. Пока сифилисом не заразился. Просил ее убить его. Она бросила револьвер. Он ушел и повесился. Ну это так, к слову. Когда-то в школе она мне нравилась — издали. Сошлись мы с нею. И вот в первый раз в жизни я испытал такое. Настолько хорошо нам с нею было, что желание не угасало, а разгоралось. Знаете, было так, словно она не берет у меня силы, а дает их мне. В первый раз в жизни, даже идя с нею, я не мог не смотреть на женские ножки, я не мог на них смотреть без вожделения. Я постоянно ее хотел. И она — меня. Вечное радостное желание. Но я знал, что вернусь в семью. И она это знала. Это был подарок, а то — судьба. Не знаю, понятно ли я говорю… Ну, с женой что и как, я рассказывал. А я и сейчас — увижу Клавдию и голову теряю… Когда я остался один, были и на меня претендентки. Как-то встретили меня на улице — так, слегка знакомые, близко живем — мамаша с дочкой. Мамаша разве что чуть-чуть постарше меня, а дочке и тридцати нет, но уже замужем была, что-то не сладилось. Попросили зайти — мол, дело есть, юридически посоветоваться. Зашел — стол накрыт, какой-то жженки налили, сами уже под хорошим хмельком. Что-то там спросили насчет участка, домовладения. А потом разговор: мол, вы же адвокат, юрист, могли бы хорошо зарабатывать. Молодая смеется: «Я бы его быстро от писанины отвадила». Мать говорит: «Идемте, посмотрите баньку у нас». А у них там и комнатка отдельная с кроватью. Мать куда-то «по делам» подалась, а я приступать начал к своим мужским обязанностям. Да, видно, медленно разворачивался, потому что мать вернулась раньше, чем нужно было. Растерялась. «Ой, — говорит, — а к сватам-то забыла!». Подождите, говорю, я вас провожу. Уже и на улицу вышел, а они с дочкой чего-то шушукаются. «Подь, — кричит мне мамаша, — на одно слово!». Так что-то противно мне сделалось, я плюнул и пошёл…