Наталья Суханова - Искус

— Мы знаем только то, что все-таки вытащили из-под обломков истории. По-настоящему потерянного нам не узнать!

— У тебя нет доказательств!

— У меня есть доказательства!

Но оба они путались в доказательствах и рассуждениях.

Потрясла её «Лотта в Веймере» — старая женщина, подытоживающая жизнь. Осмелившаяся сделать собственную жизнь — вне высокой литературы. Отринуть любовь бессмертного, чтобы осуществиться в смертных детях. Бесконечная плоть, творящаяся умиранием — и бессмертие духа, которому воссоздаваться смертными. Она проверяет свой выбор, потому что это действительно выбор.

Другие дети родились. Другая жизнь сложилась. Она выбрала собственную. «Вся действительность, всё сущее — только засохшее возможное» Не бог — ты выбираешь, какой ветви быть, какой засохнуть. Всегда верно выбираешь — как бы не так! Ты ошибаешься на каждом шагу. Но ни чем иным, как этими ошибками, не можешь подвигаться вперёд. Истина и ошибка — не питают ли они друг друга?

И этот памятный закон больших чисел. Она спрашивала маму — не теперь, когда-то в другой раз: сражаясь до последнего за жизнь человека, что думает она при этом о законе больших чисел, по которому не этот, так другой, не сейчас, так годом позже, всё равно человек заплатит по кровавому счёту («порядок вымирания закономерен»). Мама сказала — не с законом больших чисел имеет она дело, а вот с этим каким-нибудь Вовочкой — когда она работала в детском санатории, или же с Иваном Фатеевичем, когда работает в курортной поликлинике. Случившийся тут же Валерка обрадованно поддакнул: обыкновенный, дескать, эгоизм: сегодня я помогу тебе в трудную минуту, завтра — ты мне; нормальная разумно-эгоистическая взаимопомощь, взаимодача. Отец тоже присутствовал при этом, но от Валеркиных залихватских теорий не взорвался, как взорвался бы, скажи это Ксения: увы, не по хоpoшу мил, а по милу хорош, — обиделась Ксения, но тут же и забыла.

Тогда ответ мамы показался ей как-то невзрачен. Теперь же что-то мелькнуло в нём — не пониманием даже — чувством. Верно говорил Кириллов из «Бесов»: мысль почувствовать! Вот так почувствовала она вдруг, что закон больших чисел — это не только могущество, но и слабость, показатель силы закономерности, да! — но и показатель неабсолютности ее. Закону нужно огромное число случаев, чтобы утвердиться. Тысячелетия миллиардами жизней утверждался закон умирания. Но пока есть хоть один неумерший, — это закон лишь на столько-то процентов, не больше. Живущие ведь — в наличии, существуют. Они вновь отодвинули черту итога.

Хитрый Бог устроил великую Демократию. Закон вроде бы диктует. Но каждый раз он должен проходить через каждую отдельную особь — Володю, Ивана Фатеевича, через их нахально-упорного лекаря, непочтительного к самому Закону, через каждый отдельный Случай — только ими и может существовать закон, но каждый раз должен начинать всё заново. Да и не закон это — статистика. Она только свидетельство. Чего, интересно? Закон-то, Идея эта Абсолютная, рады бы иметь дело с тысячами, миллионами, миллиардами, но имеют они дело всегда с единицами, с особями — и тут-то расшатывающие фатум отклонения.

Как это у Лукреция?

Стоп-стоп! «Один из другого» — еще не фатализм: есть ведь, как говорит Кант, и свободная причинность. « В известном порядке» — вот где фатализм!

Вот и с ней произошла такая штука — отклонение, сдвиг, перевёрт, в никем не положенный срок и в месте, дотоль неизвестном. А перед тем сонливость, топтание, пауза. Могло показаться, что айсберг просто качается, показывая подводные, обычно скрытые области. Но миг — и айсберг перевернулся, вознеся вверх… — что, собственно? — тюремного Шведова? сумасшедшую с попущенными чулками? — вверх вознеся Сегодняшнее, Здесь, Сейчас. Гордой вершиной айсберга всегда ведь было будущее, сообщая смысл настоящему. Когда она думала о смысле, то ответ формулировался в сущности так: смысл есть, и ты звено в его осуществлении. Акцент все время был на будущем. Сегодняшнее было только зароком его. Сегодняшнее прекрасное что-то значило именно как зарок большего прекрасного будущего. Обязательно прекрасного. И хоть и говорилось: «Радуйтесь сегодняшнему» — но радовалось сегодняшнему, по сути, как зароку непредставимо прекрасного будущего.

И вдруг — да откуда же оно возьмется, это прекрасное, если сегодня — унижение, растаптывание, жестокость, боль — безмерные! И что-то как провал, небытие. И сразу понимание, нет — ясное знание, что Прошлое и Будущее — не больше чем прилагательные к существительному, а существительное, сущее — Настоящее. На свете есть одно только Настоящее и из него же рождается то, чего сегодня ещё нет, и что будет завтрашним Настоящим. Будущего нет, пока оно не становится Настоящим. Но ведь тогда это уже не Будущее? И когда оно становится, — а это ведь становление по Гегелю, — оно, это Будущее, есть или нет? Здесь была какая-то путаница. Или… истина? Здесь было что-то о движении, непохожее на… — неизвестно, на что похожее. Ведь если есть только Настоящее (Господи, ещё эта вечная пляска смыслов, слов: ведь «на-стоящее» — это то, что крепко стоит, не поддаваясь сбивающему ветру, потоку), ты говоришь: «Есть только настоящее». Это истина, какой бы отрывочной она ни была. Время всегда настоящее, оно не сдвигается. Тогда что, что же тогда движется? И где? Почему эта истина тоже лжёт? Потому, что ты не умеешь мыслить, не умеешь делать того, что ощущаешь как своё главное призвание — если оно, это призвание, бывает заранее…

Мысли вспыхивали и обрывались, или, может быть, растворялись, или, может быть, продолжались неосознаваемые.

В литературной гостиной у Костиной жены шел разговор о телепатии, предчувствиях и прочем. Физик рассказывал об опытах с угадыванием геометрических фигур на расстоянии. Анна Кирилловна кивала:

— Это то, над чем бьются сейчас биофизики.

Немолодая хорошенькая женщина, много прожившая за границей, вспомнила, как однажды в нью-йоркском метро, очень спеша, она почему-то вдруг не села в «локэн», состав-экспресс, и на чем свет ругала себя за странный каприз, за то, что вечно делает не то, что нужно, а потом узнала, что этот «локэн» потерпел ужасное крушение.